Тебя ждёт наказание

Я хотела, мечтала услышать эти слова больше пяти лет назад, когда, стоя у окна, ждала, что он приедет. Но сейчас… Я ведь всё ещё люблю его, также как он спрятала эти чувства, чтобы не мешали мстить. Ревновала, когда видела его рядом с Ариной, и злилась, что не я держу его под руку, он не меня обнимает, и не я, прильнув к его груди, наслаждаюсь его близостью.

– Уходи, Филипп, – вопреки всему говорю я дрогнувшим голосом.

– Анна…

– Пожалуйста, – умоляюще смотрю на него. – Поздно уже что-то исправлять, – невольно сжимаю его пальцы. – Уходи, – сипло, на грани слышимости прошу его.

Филипп минуту сверлит меня взглядом, полным боли, и словно хочет запечатлеть мой образ в памяти, сканирует моё лицо. После чего, кивнув, трётся щекой о мою руку, встаёт и неуверенным шагом выходит из палаты. И как только дверь за ним закрывается, я разрываюсь глухим плачем.

«Так лучше! Так нужно!».

Мы не можем, это верх глупости. Не суждено, но как же больно! Даже тогда, у ворот моего дома, когда он сказал, что это был просто секс, я не чувствовала такую душераздирающую боль.

«Так надо, Анна!», – повторяю про себя непрерывно. Убеждаю саму себя, потому что предательское сердце рвётся к нему, словно ничего и не было. Словно оно не разрывалось на части от боли и потери.

Предательница!

* * *

Один день сменяет другой, и все как один – мрачные и лишены жизни. Дни, в которых я занимаюсь самобичеванием. Только когда звонит Миша или Артур, я превращаюсь в жизнерадостную девушку, чтобы не волновать их, или, не дай бог, прилетят и увидят приведение, что ходит по квартире в одежде не первой свежести.

Не хочу никого видеть, слышать или что-то объяснять. В фирме я, естественно, не появляюсь. Да и незачем, весь план коту под хвост. Дурой была, что вообще решилась на это. Нет, Горюнов-старший заслуживает мести, вот только успокоение мне это не принесло. Папка с доказательствами всё ещё лежит в надёжном месте у парня, что по-прежнему помогает мне за хорошие деньги. И надо бы её отдать прессе, как и планировала, потому что прокурора можно подкупить, а народ нет. Но я пока не могу оправиться от событий недельной давности.

Филипп не появлялся больше, за что одна часть меня была ему благодарна, а вторая злилась, что он так быстро сдался. Да, я сама не знаю, что хочу, и неделя в четырёх стенах никак не помогла с решением.

Ты ведь уже решила.

Решила, да, но почему у меня ощущение, что решение неправильное? Почему та часть, которая всю ещё ждёт Филиппа, тянется к нему? Почему сердце разрывается, а на душе кошки скребут?

Миллион вопросов, на которые у самой нет ответа. И никто не в силах помочь мне найти их. Я сама должна разобраться в первую очередь в себе и решить, как быть и что делать дальше.

Ведь план мести был, а дальнейшие действия я не продумала. Пять лет я жила с жаждой заставить всех заплатить за содеянное. Отставила всё на второй план, считая месть Горюновым первостепенным делом.

Но что дальше?

Вернуться в Англию и продолжать работать в фирме Миши? Или остаться в России и трудиться бок о бок с Филиппом в компании, в которой у меня сорок процентов акций?

Накрываюсь одеялом с головой и, свернувшись калачиком, пытаюсь отогнать все мысли из головы и хотя бы на несколько минут ни о чём не думать.

Но одно дело сказать и другое сделать, а нежелание взять ответственность или принять решение, о которой я буду жалеть, вводит в ступор, и я продолжаю лежать и убиваться.

Так проходит ещё одна неделя, пока гробовую тишину квартиры не разрывает трель дверного звонка. На звук я не реагирую, за всё время, что лежу в комнате с закрытыми шторами, они раздаются не первый раз. Гостей я не жду, близкие люди далеко, а посетителей с вопросами: «Не думали ли вы приобрести новый пылесос?», или навязчивые свидетели каких-то вер со своими: «Вы верите в бога?», я предпочитаю избегать.

Но вместо второго звонка, как обычно следует, я слышу звяканье ключей, и звук открывающейся двери. Страх моментально сковывает всё тело, не давая возможности вдохнуть. Вцепившись в край одеяла, вслушиваюсь в размеренные приближающиеся шаги, с замиранием сердца смотрю на проём и не знаю, чего и кого ждать.

– Что это ещё за затмение? – спрашивает родной голос, и я выдыхаю с облегчением.

– Миша? – подскакиваю с кровати и бросаюсь на его шею.

Пару минут наслаждаюсь тёплыми объятиями, забыв обо всём на свете.

– Ты откуда взялся? – спрашиваю, наконец-то отлипая от него.

– Ну вообще оттуда, откуда появляются все дети, – усмехается он.

– Дурак, – тихо посмеиваюсь и бью его по плечу.

– Решил тебя проведать, и судя по всему… не зря, – сделав шаг назад и увеличив расстояние между нами, он осматривает меня с головы до ног и обратно.

Под его пристальным взглядом меня моментально накрывает волна неловкости и стыда, что он застал меня в таком виде. Но уже ничего не сделаешь, к тому же он видел меня и в худшем состоянии, когда мы просыхали в том серпентарии под прикрытием приватной клиники.

– Что с твоим видом, и почему здесь так душно? – тоном старшего брата спрашивает он, а потом подходит к окну и раздвигает шторы.