Teen Spirit

Может и еще как может, только вместе с коллегами он с таким усердием угождает начальству, что забывает думать. На все готов ради хозяйской похвалы… Приводным механизмом работы служит угроза увольнения, страх оказаться непригодным, выброшенным на улицу. Угроза изгнания — это такая неисчерпаемая жила: изгнание из шикарных кварталов, из центра города, из благополучной жизни, изгнание с территории, с предприятия, из квартиры, из банков, клиник, престижных школ, из гражданства, из молодости. Презрение к отторженным возникает не с бухты-барахты, оно инстинктивно поддерживается обществом и подсознательно нацелено на то, чтобы сделать оставшихся более послушными. Люди так боятся попасть в отщепенцы, что с отчаянным усердием предупреждают все желания хозяина. За ними уже не нужно следить, не нужно ими руководить, стимулировать их…

Домой я вернулся пешком в довольно-таки подавленном состоянии. Всякий раз, когда я начинал искать работу, на меня нападала тоска. И я сам до конца не понимал, то ли вправду существовали причины для раздражения, то ли я реально лоботряс и меня колбасит при одной мысли, что придется вкалывать.

Я перешагивал через бомжей, натыкался на женщин, сидящих на тротуаре с протянутой рукой и что-то гундосящих себе под нос, а потом на женщин, стоящих на тротуаре в ожидании клиентов.

Всю дорогу меня преследовала реклама, за сорок пять минут я нахлебался ее больше, нежели по телевизору: на улице программы не попереключаешь. Роскошная волнующая реклама Диора: женщина в рамке выставила зад, ждет, чтобы ее взяли, изнасиловали, затрахали. Для пропаганды они используют собственных дочерей. Корректным считается именно это: всегда быть готовым к тому, чтобы тебя поимели.

Пройдясь по богатым кварталам, нетрудно убедиться: окружающее дерьмо уже никому не приносит пользы. Женщины закомплексованы, они стыдятся собственного тела, всегда недостаточно изящного, недостаточно молодого, недостаточно хорошо одетого. Угодливые газеты обеспокоены: дескать, эмансипация женщин сделала мужчин более изнеженными, менее мужественными. Ни намека, однако, на то, что мужчин кастрирует работа к ничьей уже выгоде.

Старый мир давно дал течь, они знают, что им суждено исчезнуть, и, коли так, желают исполнить это с размахом фараонов: чтоб все подчиненные сгинули вместе с ними. Они переписали историю, но из памяти у них не изгладились давние счеты к трудовому классу, столько раз едва не выбивавшему почву у них из-под ног. Теперь, когда их старый порядок уже не держится на плаву, они стремятся прихватить с собой на дно все, что могут, и ничего не оставить после себя.

* * *

У Сандры повсюду были включены радиоприемники и все на разных частотах. В гостиной я слышал, как пацаны базарят насчет хип-хопа, на кухне звучал Лоран Вульзи[13], в ванной какие-то интеллектуалы умничали по поводу дерьмовой книжонки.

По вечерам Сандра промывала мне мозги. Она по складу чисто медсестра.

Мы с ней по-прежнему не спали. По иным ее прикидам я догадывался, что она не против. Но у меня как раз прошла охота. Может, оттого, что она не скрывала своей. Или, может, я боялся, как бы она не обнаружила, что я не кончаю. То-то бы она заинтересовалась. Достала бы свои гадальные карты, маятники, «И-цзин»[14], книги по психологии, засыпала бы вопросами — словом, замучила бы.

Я ждал, что у меня все само пройдет. Мне казалось, что, пока я об этом не говорю, все еще может поправиться.

Кроме того, в глубине души я думал, что так даже и неплохо: Алискин фокус не повторится.

Сандра была истинной дочерью Евы: она всегда доискивалась причин, вытягивала секреты, хотела все разузнать. Полагала, что откровенным разговором можно излечить человека от страха, слабостей, неуверенности, надо только вникнуть. Я не слишком этому верил, но мне было приятно, что она регулярно копается в моей душе.

— Значит, твой отец ушел, когда тебе было двенадцать лет? Чертовски интересно! Понимаешь, получается, что теперь, с Нанси, ты можешь как бы прожить этот этап заново, что-то в себе разблокировать, снять отрицательные последствия.

Я не очень внимательно слушал, что она болтала. Просто приятно, когда тобой интересуются. И потом, мы выкуривали столько дряни, что на другой день я все равно не помнил, о чем говорилось накануне.

— Почему ты не пишешь? Психологический барьер?

— Никакого барьера. Это нормально, многие авторы годами созревали.

— Но надо же что-то делать. Не пишется — займись чем-нибудь еще. Если честно, мне с тобой ништяк, я рада, что ты здесь… Но нельзя же прожить всю жизнь на содержании у девиц!

— Пока есть желающие…

— А когда не будет?

— Черт, что ты привязалась? Не видишь разве, что вгоняешь меня в трабл?