Техника и практика психоанализа

В течение многих лет я супервизировал работу уже заканчивающего обучение кандидата. Он был человеком незаурядных способностей и таланта, психоаналитическое лечение заметно прогрессировало, и у меня было такое впечатление, что мы оба получаем удовольствие от супервизий. Вместе с тем он рассказал мне о своих затруднениях с пациенткой, которую он лечил уже несколько лет без супервизии. Она развила устойчивый, неподатливый, враждебный перенос. Мы провели несколько супервизий, обсуждая лечение данной пациентки. Пациентка была молодой привлекательной женщиной, имеющей обсессивное расстройство характера с явной тенденцией к интеллектуализации, множеством реактивных и анальных черт характера и компульсивно-импульсивным псевдосексуальным промискуитетом. Мое общее первое впечатление было такое, что кандидат понимает пациентку и, по-видимому, адекватно справляется с основными техническими проблемами случая.

Постепенно я стал замечать то, насколько чаще при рассказе об этом случае он обращается к своим записям по сравнению с другим случаем, который я супервизировал. Он признал, что испытывает большие трудности при запоминании материала, касающегося этой пациентки, по сравнению с другими случаями. Затем я заметил, что тактику, которую он использует в данном случае, я раньше не замечал у него. После того, как пациентка начинала говорить вслед за молчанием, он прерывал ее и спрашивал: «Вы уверены, что рассказываете мне то, что действительно думаете?» Я отметил, что такое замечание подразумевает обвинение; казалось, он предполагал, что она может сознательно искажать материал. Кроме того, он постоянно прерывал ее и не позволял ее мыслям свободно блуждать. Возможно, если бы он подождал подольше, он мог бы лучше узнать, сознательно или нет она удерживает что-то. Кандидат отреагировал на это, покраснев, а затем стал защищать себя, утверждая, что не знает, говорил ли он именно это своей пациентке, или же это искажения при пересказе. Я понял, что супервизия этого случая не приносит удовольствия никому из нас, в отличие от предыдущего случая.

По мере того как кандидат описывал мне детали своей работы с этой пациенткой, я заметил, что у него есть тенденция реагировать ответным молчанием на ее молчание, склонность делать вмешательства краткими и чрезмерно редкими, быть без необходимости строгим, отмечая малейшие задержки с оплатой, кроме того, он никогда не отвечал на ее вопросы. Короче говоря, я почувствовал, что атмосфера этого анализа была строгой и суровой, возможно, даже жесткой и мрачной. Я почувствовал, что моя оценка была правильной, когда осознал, что враждебные, подозрительные и недоброжелательные реакции пациентки на своего аналитика имели сходство и были как бы ответом на отношение к ней самого кандидата. Я спросил себя, отважился ли бы я поддаться, смягчиться, быть затронутым аналитиком, если бы меня лечили так, как кандидат лечил эту пациентку. Это не было ситуацией лечения, ситуацией, когда доктор пытается помочь пациенту; это была очень искусно замаскированная изнурительная борьба между двумя мрачными разгневанными людьми, которые стараются сокрушить один другого.

Насколько мог тактично я рассказал кандидату, что я чувствую: ему не нравится пациентка, и он, пожалуй, скорее сражается с ней, чем лечит ее. Я не ждал и не хотел, чтобы он объяснял свои реакции или свое поведение; я надеялся, что он привнесет этот материал в анализ со своим собственным аналитиком. Но кандидат не мог сдержаться, он побледнел и после минутной паузы со слезами начал говорить, что последнее время он сам начал думать об этом. Он осознал, что если она отменяла сессию, он получал удовольствие, а также стремился сократить ее сессию, давая ей меньше чем 50 минут. Более того, у него часто бывали сновидения, в которых она была его старшей сестрой, делавшей в детстве его жизнь ужасной, и т. д.