Телеграмма

Телеграмма была из Денпасара^[1]. Отправили ее сегодня утром. Наверняка это сделала моя сводная старшая сестра. И конечно, извещает о несчастье в семье. Умерла моя старая мать, или ее разбил паралич, или уложило в постель еще какое-нибудь тяжелое заболевание. Мне надо ехать домой, взять на себя обязанности главы семьи и возиться со всякой домашней ерундой. А ведь для сестры не секрет, чего именно я больше всего стараюсь избежать: решения семейных дел. Эти дела меня повергают в полнейшее смущение. Занимаясь ими, нельзя позволить себе ни малейшего легкомыслия или развязности. Ко всему надо подходить серьезно, рассудительно, сохраняя скромный вид и не забывая о всевозможных учтивостях. Тут я всегда проигрываю. Мой моральный кодекс, с детства вдолбленный в меня отцом, несколько перекошен на одну сторону. А именно: полагается всегда уступать и приносить в жертву другим свои интересы. Смелость у нас была не в почете. Меня воспитали трусом.

Если действительно умерла матушка, то в моей жизни произойдут разительные перемены. Я тут же стану главой большого семейного клана и распорядителем нескольких гектаров земли, а также трех старых домов, которые вернее назвать клетками для мышей. Три агонизирующих старухи. Брат, у которого с головой не все в порядке. Обязанность заботиться о соблюдении всех домашних обрядов. Обязанности семьи перед сельской общиной. Обязанности по устройству нгабена для тех покойных родственников, которых не сожгли сразу после смерти. Все это, вместе взятое, бросает меня в дрожь, ибо во всем надо будет участвовать самому. Можно не сомневаться, что, приняв это бремя на себя, я уже не смогу делать то, что не нравится. Это равносильно самоубийству. А отказаться от этого я не имею права. Разве что порвать отношения со всеми своими родичами. То-то было бы шуму.

Телеграмма ждала у меня в руках. Мне вспомнилось стихотворение Рендры^[2]: «На закате пришла телеграмма». Потом я вспомнил о телеграмме, которую получает Гомер в «Человеческой комедии» Сарояна, — по поводу смерти старшего брата. Не преминул вспомнить и о поздравительной телеграмме одного моего приятеля, которую он послал сестре в день рождения, а также еще об одной, на этот раз идиотской телеграмме — от другого моего приятеля — с объяснением в любви. Уж конечно, моя сестрица, не склонная шутить со мной, своим сводным братом, не станет телеграфировать без какого-нибудь грустного повода. Если не насчет матушки, то, наверное, насчет брата. А вот это уж действительно человек опасный: хоть и не сумасшедший, но и не совсем нормальный. Проникнутый сознанием своей болезни — внушенным ему другими, — он считает, что ему позволены любые дикие выходки. Возможно, он жестоко тиранил матушку, и бедная старая женщина, когда-то породившая его на свет, немного тронулась умом. А может, он восстал против всего семейства, да еще вовлек в эту конфронтацию своих прихвостней, отчего все еще больше запуталось. Если дело в этом, то покушение на мою свободу не отпадает. Хотя я взял за правило обращаться с братом сурово, чтобы он хоть немного держал себя в руках, окружающие считают меня ответственным за все его номера, поскольку я, по их мнению, не такой чокнутый.

Они уже давно требуют, чтобы я признал свою ответственность. Но разве дело только в признании? Возможно, для них это и есть самое главное. А для меня ответственность — это все равно что казарма. Я бы очень хотел жить безо всякой официально утвержденной ответственности. В глазах рассудительного человека разница, может быть, невелика. Но я-то не желаю быть рассудительным. Рассудительный человек не может существовать, не учинив расправу над своими чувствами. Я ведь не пророк Мухаммед. Лучше уж быть заурядным человеком, который может вляпаться во что угодно.

И пошло по заведенному порядку. Я стал сочинять ответ на полученное послание. «В Денпасар, сестре моей, у которой никогда не было желания со мной шутить. Свастиасту! Дорогая сестрица! Твою телеграмму получил. Это дело надо будет обсудить. Я немедленно выезжаю, чтобы все уладить. Беру все на свою ответственность. Если в дальнейшем обращусь к тебе за советом или посильной помощью, то отнюдь не с целью уйти от ответственности. Надеюсь, что это вполне понятно. Некоторая неясность в моем поведении никоим образом не направлена на то, чтобы заставить людей прийти к выводу, будто я в конце концов за все это не отвечаю.

Просто у меня такая манера держаться. У всех есть свои слабости. Приходиться бороться с ними самому и на свой лад. Я не могу объяснить это всем и каждому, ибо если люди будут в курсе дела, то ценность самой манеры несколько снизится. Из-за этого у меня с ними могут возникнуть недоразумения. Ну и пускай, лишь бы ты, сестрица, меня поняла. Да и они в конце концов поймут, что церемонная обходительность — не единственно возможный путь для того, кто хочет быть хорошим членом общества. Что и довожу до твоего сведения».