Телешоу «Научи меня любить» (СИ)

— Мне плевать на твое прошлое, — говорит он, сжимая мою руку до боли, но я никак на это не реагирую. Медведь умудряется смотреть на меня сверху вниз даже при том, что он сидит за столом, а я стою. — Но если ты натворишь дел… — его лицо и тон не меняются. Он не угрожает, лишь констатирует факт. И я понимаю, одно резкое движение и мне вынесут приговор. Быть может для этого меня и отправили в ГОР? Понести наказание, после которого не возвращаются. И я впервые понимаю, что моя бессмертность закончится в момент, когда за дело возьмется Медведь. Уж он-то доведет начатое до конца. Он в этом хорош. И меня это радует. Наконец-то.

ГОР принимает меня с легкостью, с которой нож разрезает на куски подтаявшее масло. И я учусь у членов новой команды очень многому. Главным образом, как производить впечатление нормального парня, когда ты далеко не нормален. Меня учат улыбаться.

— Если ты хочешь, чтобы улыбка была правдоподобной, выгляди идиотом, — говорит Хитрый. — В придурковатость человека всегда верят с большим удовольствием.

— Когда видишь кровь, представляй, будто это манная каша или кабачки или что ты там не любишь, — советует Пьянь. — Чтобы зеленеть и, возможно, блевать. Ты же нормальный и литры крови должны тебя отвращать, а не мотивировать к действиям.

— Демонстрируй свою слабохарактерность, — предлагает Буйвол. — Если люди решают, что ты чмо, обратной дороги уже не будет.

Я как прилежный ученик пользуюсь советом каждого. Улыбаюсь как идиот, зеленею от вида крови и строю из себя этакого простачка до тех пор, пока это не входит в привычку. Жаль, что внешние изменения почти не действуют на внутреннее состояние. Я все еще не понимаю, было ли уже все происходящее со мной в данный момент, будет ли или наступает прямо сейчас.

Все свои приемы придурковатости я демонстрирую Святой — единственной девушке в команде. Единственной, в глазах которой еще теплится жизнь. И руки ее внезапно не по локоть в крови. Лишь ТехноБогу известно, как она сюда попала, но все воспринимают ее равной, хотя и знают, что она не пережила и сотой части той боли, которую переживают день за днем они сами. Она как луч света в кромешном мраке, царящим в ГОР даже в самый солнечный день. Единственная, кто не заслуживает смерти.

— Иногда я думаю, что такие люди, как мы, рождены, чтобы умереть, — пьяно бормочет Пьянь, улыбаясь так, будто бы только что огласил хорошую шутку.

— Должны гнить в земле, — смеется Хитрый, вертя в руках кубик Рубика.

— Сдохнуть бы хоть на пару часиков, — зевает Медведь, часами пропадая на сайтах гробов.

И что же вас здесь держит, вертится вопрос у меня на языке.

Но я знаю ответ.

Так они издеваются над собой. Потому что пребывание в этом мире — их наказание за все прегрешения. Самодельный Ад со всеми необходимыми прибамбасами…

— Хэй, хмурый, — окликает меня Повар, помешивая бурлящую в котелке кашу. В каждой семье мне давали разные клички. — Ты когда-нибудь вообще улыбаешься?

— Я постоянно улыбаюсь, — возражаю я и в доказательство с усилием растягиваю покусанные в кровь губы.

— Нет, — качает головой Повар, который иногда практикует поварские способности на людях. — Я говорю об искренней улыбке, а не об этом.

— Ты слишком замкнутый, — неодобрительно качает головой Химера, отдыхая после расстрела целой шаблы детей. Они, как она утверждает, могли нас сдать.

— Меня все устраивает, — кидаю я.

— Дорогой, не расстраивайся, — шепчет мама. — С твоей подружкой все будет хорошо!

— Угу, — не верю я.

— Сынок, может скажешь мне правду? — почти молит Сивый.

Правду.

Правда в том, что не было никаких грабителей. Никаких террористов. Никаких несчастных случаев. Я боюсь произносить это вслух, беспокоясь о том, что реальность, такая изменчивая и хрупкая, поползет по швам.

Правда в том, что мой отец педофил. Меня не трогает, но любит поиграться с моими одноклассницами. За это я одариваю его восемнадцатью ножевыми ранениями. Одиннадцать в корпус. Три в лицо. Четыре в пах. Мне тринадцать, но я знаю цену наказанию.

Правда в том, что моя мать — бессердечная сука. Она знает о предпочтениях отца и закрывает на это глаза. Делает вид, что ее это не касается. Я перерезаю ей глотку.

Правда в том, что Философ насильник.

В том, что Химера садистка, которая получает удовольствие, причиняя боль детям.

В том, что Пуля тренировал свои таланты на домах престарелых.

— Ты когда-нибудь вообще улыбаешься?

Улыбаюсь, когда отрубаю Повару голову и кидаю ее в котелок с геркулесом.

Улыбаюсь, когда дарю Пуле пулю.

Улыбаюсь, когда затыкаю глотку Философу.

Улыбаюсь, когда режу Мясника.

У меня есть маленькая металлическая коробочка. В нее я складываю Воспоминания о том, что я делаю. Фотография сына и мужа Химеры. Браслет удачи Мясника. Разноцветные пластыри Пули.

Медведь знает, что я натворил, и обещает, что если моя личная Справедливость доберется до кого-то из его ребят, его Справедливость доберется до меня. И я счастлив, словно ребенок. Потому что он сможет сделать то, что не получается сделать мне самому. Убить меня.

Ведь это я пырнул себя ножом.

Я стрелял себе в голову.