Телешоу «Научи меня любить» (СИ)

Такие препараты не найти в гражданских аптечках. И ни слова не обнаружится в сети. Так что меня можете считать элитой, на которой, как на лабораторной крысе, проверяют десятки экспериментальных лекарств, прикрываясь тем, что я якобы болен. Хотя все мы прекрасно знаем, что болен не я один. Мы давно уже больны все без исключения. И от этой болезни лекарства нет.

Из-за таблеток (а может быть они и не причем) мозг туманится, мысли путаются. Я сижу перед Сивым, но одновременно с тем сижу перед мозгоправом, моргаю — и я уже в полуразрушенном здании напротив Философа, вещающего, что имена, данные нам от рождения, не что иное, как клеймо.

— А вдруг меня назовут Победителем, и что же мне тогда делать?! — возмущается он.

— Побеждать? — предполагаю я, точа нож.

— А если я не хочу побеждать?!

— Разве найдется хоть один человек на этом белом свете, который бы не хотел побеждать? — удивляется Мясник. Он самый большой из нас. Настоящая гора мышц. А лицо смазливое. Поэтому смотря на него, у меня каждый раз возникает раздражающее ощущение дисгармонии.

— Ситуации бывают разные, — бросает Химера со странной интонацией в голосе.

— Я рад, что не знаю ваших настоящих имен, — не обращая внимания на настроение лидера, не успокаивается Философ. — Они мне не интересны. Быть может, Мясника зовут как-нибудь по-идиотски, типа Пита или Билла? С такими имечками автобусы водить да траву косить. Это нехило подпортило бы его репутацию. Мясник может не быть ни Биллом, ни Питом. Но Мясник не может не быть Мясником. Разве я не прав, Безликий? — поворачивается он ко мне, и я вижу нож в его левом глазу. Тот самый нож, которым его убили после.

— Так что со мной будет? — выдыхаю я облачко пара в сторону Сивого. В комнате чертов мороз. У меня стучат зубы. На волосы оседает иней. Но Сивый этого не видит. Сивый живет совершенно в другом мире, отличном от того, в котором существую я.

— Было принято решение определить тебя в полицейский департамент Майбурга. Есть там один отдел для таких необычных людей, как ты.

«Необычных» читай «сброд, не подошедший системе».

Эта идея мне кажется не такой уж и плохой. Никаких передовых, никаких перестрелок, террористов, мин. Никаких смертей. Возможно, будет чуть поспокойнее. Я на всякий случай соглашаюсь, хотя моего согласия никто и не спрашивает.

— Вот только тебе надо выбрать новое имя. Подумай над этим.

И я лежу в лазарете, скрипя зубами от мучающей меня боли, и размышляю. Может назваться Питом? Или Биллом? И наконец-то начать косить траву? Я бы назвал себя в честь одного из моих друзей, одного из членов военной семьи, которых я лишился. Вот только имен я не знаю. Только клички. Философ. Певец. Пуля. Якудзе. Мясник. В каждом отряде было по пять человек. Четыре семьи. Шестнадцать человек исключая каждый раз меня. Все мертвы.

И тут меня будто переклинивает. Сын Химеры. Его имя она мне называет, проводя пальцами по потертой фотографии, которая теперь хранится у меня в маленькой, покрытой копотью коробочке.

Имя выбрано. Таблетки выпиты. И я делаю шаг к своей новой жизни и проваливаюсь в день, когда стою на пороге в отделение ГОР и размышляю, станут ли они той семьей, какой были прежние, или что-то, наконец, поменяется. Первым, кого я вижу, оказывается рыжий парень, от которого разит перегаром, как от пропитого алкаша. Как оказывается позже, алкаш и есть. Он приходит пьяным на работу каждый день. Уходит протрезвевшим вечером, чтобы пропустить стаканчик другой в баре около дома. На мой вопрос, зачем он это делает, Пьянь лишь пожимает плечами, начинает говорить что-то про насыщенный вкус и любимый напиток. Но в его глазах я читаю истинную причину. Боль. Всепоглощающую и затуманивающую разум. Боль, от которой люди вскрывают вены, глотают таблетки или накидывают петлю на люстру. Боль, от которой засовывают дуло пистолета в глотку, бросаются с моста или вкидывают в себя ударную дозу кокаина. Но он не вскрывает вены, не вешается и не топится. Он борется, пытаясь унять каждое утро то, от чего не придумали болеутоляющее. Пытается унять каждый день. Каждый вечер. Но, конечно же, не находит успокоения. Такая же безнадежная, абсолютно всеобъемлющая боль в глазах каждого, кто входит в это подразделение. Такая же, какую вижу я каждое утро в зеркале в глазах своего отражения.

Этот «отряд» действительно отличается от предыдущих. К своему счастью и ужасу, я понимаю, что там сплошь такие же люди, как и я. Нет, они сильнее меня. Они сильнее любого, кого я когда-либо видел. И это меня поражает.

Военный мозгоправ пытается меня диагностировать:

— Какого он цвета? — кивает он на мячик в руках.

— Красный, — красный, как кровь.

— А этот? — вытаскивает он второй из ящика стола.

— Красный.

— Этот тоже? — уточняет он, кидая мне третий.

Он красный. Но я чувствую, что ответ неверен.

— Зеленый, — вру я, и мозгоправ морщит лоб, будто бы решает проблему мирового масштаба.

— Уверен?