Television Romance

Йесон пьяно засмеялся, а Ханыль был таким удивлённым, что у Кёнсуна запылало всё лицо – и это было не только от пива и духоты в комнате. Пьяный Минджун мог разбазарить государственную тайну, так что было не удивительно, что он умудрился сказать и это; но Кёнсун знал Ханыля слишком мало, чтобы посвящать его в такие подробности о себе.

– Ого, – выдохнул Ханыль, и Кёнсун не понимал, что за этой странной полувоодушевлённой и полувосхищённой интонацией скрывается. – Ты выглядишь таким раскрепощённым, когда поёшь, не мог даже подумать, что ты из монашек.

Кёнсун завис со стеклянными глазами, медленно моргая, глядя в его лицо. «Что он сказал?»

– Он же сейчас сгорит со стыда, – смеялся справа Йесон. – Прекрати.

– Я не девственник, – начал оправдываться Чхве. – Но то, что я не хочу трахаться с кем попало, ещё не делает меня монашкой. Я не животное и могу потерпеть.

Кёнсун и вправду не был девственником. Отчасти. У него были девчонки, с которыми он по-настоящему спал, пару раз он доходил до жаркого петтинга с парнями, но именно с парнями у него ничего по-настоящему не было. А поскольку он уже определил себя как гея, Минджун не мог упустить и шанса пошутить над парнем и выставить его самым настоящим девственником.

– И чего ты ждёшь? Когда Сокхван вернётся для того, чтобы тебя осчастливить? – вдруг вклинился Минджун, и Кёнсун подумал, что мог бы плеснуть жидкость из банки прямо в его лицо, потому что он перешёл границу, но Кёнсун не сделал этого. Йесон замолчал и дал младшему подзатыльник.

В комнате опять слышались только мелодии из колонок. Кёнсун сверлил взглядом полупустую красную банку в руке, думая о том, что внезапно самая приятная компания в его жизни стала ему противна. Конечно, всё должно было вернуться на свои места – оно всегда возвращалось. Минджун не был ярым сторонником однополых отношений, хоть и пытался это подавить ради друзей, и он всегда презрительно относился к этой Кёнсуновой дурацкой любви, поэтому во время пьянок типа этой он всегда ляпал что-то из ряда вон, за что с утра потом тысячи раз извинялся, так что Кёнсуну было не впервой. Однако в этот раз была немного иная ситуация из-за сидящего с ними Ханыля, который искренне пытался узнать о них больше, пускай и такими странными и глупыми вопросами. Он не был виноват в том, что всё сводилось в конце концов к одному и тому же – к Сокхвану. И Кёнсуна это так сильно раздражало, то, что он со своими юнсокхвановыми проблемами портит их весёлые беседы.

В общем, Кёнсун выпросил у Соно сигарету, потому что впервые за пару месяцев ему по-настоящему захотелось курить, взял с его тумбы зажигалку, куртку с прихожей и вышел через кухню на незастеклённый балкон. На дворе стояла достаточно холодная ночь, в иссиня-чёрном небесном полотне ярко горела белым светом круглая луна. Кёнсун сделал глубокий вдох, и морозный воздух неприятно обжог тело изнутри. В сердце будто образовался камень и острыми углами царапал стенки органа. Кёнсун натянул рукава бомбера на пальцы и обнял себя, чтобы немного согреться, не торопясь закуривать сигарету.

Через пару минут скрипнула пластиковая дверь, и на балконе образовался Ханыль. От него несло алкоголем, хотя, Кёнсун подумал, от него несло точно так же; он чуть улыбнулся и встал рядом с Чхве, облокачиваясь о перегородку балкона и всматриваясь в россыпь из горящих включённым светом окон домов вокруг.

– Довольно холодно, – шепнул он, натягивая рукава своего объёмного чёрного худи точно так же на пальцы, как это сделал брюнет. Кёнсун молча кивнул. – Не принимай близко к сердцу. Он просто пьяный.

Кёнсун усмехнулся. Он говорил так, будто это он уже четыре года дружит с Минджуном, а не Чхве.

– Я знаю.

Они молча смотрели куда-то в сторону горизонта, выдыхая белые клубы пара изо рта. И, когда эмоции внутри немного улеглись, Кёнсун вдруг спросил:

– Кван Ханыль, кто ты такой?

И он ответил:

– Я не знаю.

Three. I start to believe in anything you're saying

Кёнсун утром проснулся с ноющей от неудобного дивана спиной и смердящим ртом; из зашторенного окна приятным приглушённым светом обливалась небольшая светлая комната. Было тихо, настолько, что было слышно тиканье лежащих на комоде наручных часов. Кёнсун приподнялся на локтях, с недовольством разлепляя глаза, и осмотрелся: он спал на диване с Соно, который сжался в маленький комок на краю; в ногах, у противоположного подлокотника, сидя спал Ханыль, прижавшись головой к стенке чёрного шкафа. Он сжимал в руках мягкую игрушку Соно, большого белого плюшевого альпака, и выглядел совсем юным; под просторной футболкой не так сильно виднелась крупная мускулатура, поэтому Ханыль и вправду казался совсем ещё подростком.