Йесон резко развернулся и подлетел к Кёнсуну, хватаясь тёплыми влажноватыми ладонями за его щёки, и брюнет прикрыл глаза, сжимая пальцами мягкую ткань рукавов его свитера. Он стал вертеть его голову, рассматривая признаки слёз; Кёнсун не удержался и улыбнулся, потому что такая его излишняя опека всегда была для него забавной.
– Кёнсун-и, – лепетал он. – Ты чего? Ну, ты чего? Что-то случилось?
Кёнсун отрицательно покачал головой, всё ещё чувствуя, как старший сжимает его щёки, заставляя губы немного выпячиваться вперёд и делая его посмешищем.
– Так хорошо спел, что не выдержал? – усмехнулся Ханыль с места; и, хотя это не была злобная усмешка, Минджун всё равно велел ему заткнуться.
Кёнсун взял руки Йесона в свои и открыл глаза, встречаясь с встревоженным взглядом кофейных глаз, бегающим по его лицу.
– Плачу от того, какая это
– И баррэ у тебя отстойное, – поддержал Минджун. Он аккуратно гладил Кёнсунову спину, снимая напряжение.
– Хочу напиться, – сказал Чхве. Йесон вскинул брови. – В сопли, по возможности. Но только без участия пикапа.
Когда Кёнсун, преодолев мерзкое ощущение тошноты, выпил чашку горячего чая с мелиссой, принесённую Минджуном из дома, они позвонили Соно, и он сказал, что, если они приедут к нему домой на пикапе, он даже не станет с ними разговаривать. Парни поддержали его. Никто не хотел больше повторения дурацкой истории с монументом. На самом деле, рана от произошедшего была ещё такой свежей – её олицетворение неловко переминалось с ноги на ногу, стоя у полок неподалёку от их тесного кружка, но желание заглушить взбудораженные треклятой песней чувства было гораздо важнее и сильнее здравого смысла. Они не были такими уж буйными, когда выпивали, по правде говоря. Инцидент с пикапом был первым – и они поклялись, что последним – случаем идиотского поведения.
Через полчаса, когда ливень наконец утих, они покинули репетиционную и отправились в сторону автобусной остановки. На улице было неприятно сыро, ботинки шлёпали по лужам, и капли попадали на оголённые щиколотки, холодя кожу; над городом висели такие тучи, будто время было уже к ночи, хотя едва перевалило за семь вечера. Минджун дал Кёнсуну свой бомбер, потому что его куртка всё ещё оставалась в пикапе, а к нему они пообещали не притрагиваться ближайшие сутки, хотя, Кёнсун думал, это была идиотская причина для того, чтобы просто не забирать её. Кёнсун думал, дело было в огромной луже, скопившейся вокруг машины, и в огромном нежелании любого из них в неё лезть, чтобы добраться до салона. Поэтому, да, Минджун водрузил на него свою огромную куртку-бомбер цвета хаки, которая постоянно находилась на вешалке в гараже, а сам надел свою любимую косуху, несущую за собой приятный шлейф аромата кожи.
Что касается Ханыля, то он вообще больше ничего не говорил после того, как Минджун его заткнул. Он молчал и тогда, когда они начали обговаривать, что именно собираются выпить дома у Соно, у которого коллекция спиртных напитков была бесконечно огромной, будто бы он жил в баре. И Кёнсун правда думал о том, чтобы послать Ханыля домой, потому что Чхве бы не выдержал его голоса больше в тот день, но потом, немного придя в себя и успокоив мелиссой нервы, Кёнсун решил, что им всё равно ничего не остаётся. Ханылю какого-то чёрта понравилась их группа, было ли дело в них самих или в музыке, кто б его знал. Так что он не собирался их оставлять в покое, а у них были обязанности, которые они должны были выполнять. Так что… Так что Кёнсун просто позвал его с ними. Парни были, конечно, удивлены, – Минджун в особенности, разумеется, – но у них не было выбора. Им нужно было как-то начать общение с этим парнем, какие бы странные эмоции он ни вызывал у Кёнсуна и как бы сильно ни раздражал остальных.
И вот, Кван Ханыль плёлся позади них по тротуару, оставив свою машину там же, около дома Минджуна, потому что это было одним из условий его участия, и он на него, хоть и с опаской, но пошёл. Когда Кёнсун предложил ему присоединиться, он выглядел таким озадаченным, как будто совсем этого не ожидал, и это, наверное, было нормально. Он вообще стал каким-то непривычно тихим с тех пор, как Минджун на него прикрикнул, молча стоя и поглядывая на них со стороны, как виноватый ребёнок. Это было по-странному мило.