Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть

Ее отец ушел из семьи, когда Лизе было три года, оставив ее на милость неуравновешенной матери. «Пытка» – вполне уместное слово, чтобы описать пережитое ею насилие. «Я жила в мансарде, – сообщила она, – и там была еще одна комната, куда я ходила писать на ковер, потому что слишком боялась спускаться вниз в туалет. Я снимала одежду со всех своих кукол, вставляла в них ручки и выставляла их на подоконнике».

Когда ей было двенадцать, Лиза сбежала из дома, однако ее подобрала полиция и вернула матери. Когда она убежала снова, в дело вмешалась служба защиты детей, и следующие шесть лет она провела в психиатрических больницах, приютах, приемных семьях и на улице. Лиза нигде надолго не задерживалась, так как из-за своей диссоциации и склонности к саморазрушению приводила своих опекунов в ужас.

Она причиняла себе вред или крушила мебель, после чего не помнила о сделанном, из-за чего заработала себе репутацию манипулирующей лгуньи. Оглядываясь назад, Лиза, по ее собственным словам, понимает, что ей просто не хватало слов, чтобы объяснить происходившее с ней.

Когда ей исполнилось восемнадцать, она «переросла» службу защиты детей и начала самостоятельную жизнь – жизнь без семьи, образования, денег и навыков. Вскоре после этого она наткнулась на Себерн, которая только приобрела свое первое оборудование для нейробиологической обратной связи, и помнила Лизу со времен работы в одном реабилитационном центре. Она всегда питала слабость к этой потерянной девочке, так что предложила Лизе попробовать свое новое приспособление.

Как вспоминает Себерн: «Когда Лиза пришла ко мне в первый раз, была осень. Она расхаживала с отсутствующим взглядом, таская повсюду за собой тыкву. Она была явно не здесь. Я никогда не была уверена, что достучалась до ее сознания». Любая форма разговорной терапии для Лизы была невозможна. Стоило Себерн спросить ее о чем-то неприятном, как она сразу же закрывалась или впадала в панику. Как сказала сама Лиза: «Каждый раз, когда мы пытались поговорить о моем детстве, у меня случался срыв. Я приходила в себя с порезами и ожогами и не могла есть и спать».

Ее чувство ужаса было вездесущим: «Я все время боялась. Мне не нравилось, когда ко мне прикасались. Я была постоянно взвинченной и нервной. Я не могла закрыть глаза, когда рядом был кто-то еще. Меня было не убедить, что никто не ударит меня, стоит мне закрыть глаза. От такого чувствуешь себя свихнувшейся. Ты знаешь, что находишься в комнате с человеком, которому можно доверять, умом понимаешь, что с тобой ничего не случится, однако все остальное тело просто не дает расслабиться. Если я почувствую на себе чью-то руку, то буду просто обязана проверить, кто это». Она была застрявшей в состоянии неотвратимого шока.

Лиза помнила свою диссоциацию, когда она была маленькой девочкой, однако после полового созревания все стало только хуже: «Я начала просыпаться с порезами на теле, а люди в школе знали меня под разными именами. Постоянного парня у меня быть не могло, потому что, когда случалась диссоциация, я начинала гулять с другими, а потом этого не помнила. У меня частенько случались провалы в памяти, когда я приходила в себя в весьма странных ситуациях». Подобно многим людям с тяжелой психологической травмой, Лиза не узнавала себя в зеркале (7). Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь столь четко описывал, каково это – терять свое «Я».

Никто не верил в происходящее с Лизой. «Когда мне было семнадцать, и я жила в приюте для подростков с серьезными психологическими отклонениями, я порезала себя очень сильно крышкой от консервной банки. Меня забрала «Скорая», однако я не могла рассказать врачам, как себя порезала – я этого попросту не помнила. Врачи в отделении неотложной помощи были убеждены, что диссоциативного расстройства личности не существует… Многие люди, работающие в психиатрии, скажут, что его не существует. Не то что у меня его нет, а что его попросту не существует».

Первым делом после своего совершеннолетия Лиза перестала принимать прописанные ей лекарства. «Это помогает не всем, – призналась она, – однако для меня это оказалось правильным выбором. Я знала людей, которые нуждались в таблетках, однако это был не мой случай. Когда я с них слезла и начала заниматься нейробиологической обратной связью, все стало намного четче».