Телониус Белк

И открытость моя сразу тает. Как кусочки льда под строительным феном – раз, и сразу вода…

– Ну как, – спрашиваю я, заранее делая голос безразличным.

– Кошмар, – принимается морщиться папин психиатр, – Давай-ка лучше другого купим. А этого выкинем. Я видела перед рождеством в Оулу – фарфоровые. Красивые, ряженые как на подбор стоят.

Звонит телефон и Мопс принимается разговаривать с какой-то Олей. Ангел падает мимо мусорного ведра. Тогда я подбираю его и кладу в карман с самым невозмутимым видом. Трясу, уставшими быть свёрнутыми в фигу пальцами. Я сделал всё, что мог. Совесть моя чиста. И теперь мне даже ругаться на эту глупую тётку не хочется.

Этот ангел пойдёт кочевать по моим карманам и будет периодически заявлять о себе. Например, у врача на кушетке он выпадет из кармана, а я застесняюсь и уйду, так и не подняв разговор о «кранкенкассе». Потом меня попросят не показывать ангела детям, ведь он такой урод, и Клара его боится. Наконец, на него наступит Яннике. Голой ногой. Пострадает, конечно, больше она, чем ангел. Такому дубовому всё нипочём.

Но однажды он всё-таки потеряется. Вместе с дышащим на ладан чемоданом грязного белья, уехавшего в багажный отсек по чёрной ленте. «Я не очень люблю христианские цацки», – прошептал я перед этим таможеннице, оправдываясь за небольшой инцидент с завалившимся за подкладку ангелом, – «И, вдобавок, с детства ненавижу творожную пасху». – «Но, при том, эти игрушечные ангелы, просто чудо как хороши», – вздохнула таможенница-мусульманка перед тем, как помочь запихнуть обратно развалившийся при осмотре чемодан и отправить его вперёд по багажной ленте.

Записка от Белка номер два неожиданно появилась в моих руках, вывалившись из кармана, едва я пристегнулся ремнём безопасности. Это всё та же записка что и вчерашняя, но сейчас она загадочным образом поменяла свой цвет, запах, да и общий смысл послания тоже слегка изменился. Недоверчиво принюхиваюсь. Записка пахнет шишками и осенним жухло-пожухлым листом. Вот это действительно удивительно. Ведь за стёклами машины снег валит таким хлопьями, будто из ковша эскаватора сыпется белый грунт.

«Бири большый розмер. Никаго ни слушай. С большым – будет всё глубже. И харошо». Вот что написал мне на этот раз Телониус Белк.

Сомневаться в том, что писал он не приходится, ведь говорит он с точно таким же лёгким, как будто слегка безграмотным акцентом. Да и не Мопсе же мне такие записки писать!

Вместо подписи – рисунок, накаляканный дешёвым, пачкающим бумагу карандашом. Как будто бы Белк на картинке. Но одновременно – и я тоже.

Узнаю, между прочим, свой карандаш. Хоть он и дешёвый, но у грифеля редкий цвет, полосатый как зубная паста. Я долго таскал его в кармане, пока вдруг от безделья не застирал белье, да так и вывесил за окно вместе с джинсами. А, поскольку привычки вывешивать бельё у меня нет, я благополучно забыл их там, за окошком.

Частично обледеневшие штаны были вчера обнаружены проветривающей комнату Мопсей. Она ещё удивлялась – почему не спёрли такие хорошие штаны и что с ними теперь делать. Значит и фломастер видела в последний раз тоже она. Да только вряд ли он ей для чего-то понадобился.

Итак, на картинке – трогательный, неуклюже нарисованый белк, во рту которого дымится сигара. Белк, понимаете? Но при чём здесь сигара? После рождественской ночи о них не хочется и вспоминать.

И вдруг до меня доходит, что это не сигара вовсе. Это круто скошенный, практически насквозь дырявый, саксофонный мундштук, который плавится от напряжения и дымит – ведь на таком без пяти минут дырявом мундштуке гораздо тяжелее играть. И я об этом откуда-то знаю. И всегда знал. Просто не понял сразу, о чём идёт речь.

Жаль. Думал, может Белку захотелось таких вот огромных сигар. Это было бы очень мило. Я бы уломал отца и на сигары, лишь бы Белк возвратился домой поскорей. А что? Ботинок и так подозревает, что я курю. Да и странно было бы не закурить здесь в одиночестве. Курить, правда, я совершенно не хочу. А сигар и в ближайших окрестностях хватает не нужно и в Хельсинки ехать. К тому же нам, кажется, был нужен мундштук. А ещё – новогодние подарки Ботинковым сослуживцам.

Забавно всё-таки – рисует Белк, также как и играет на пианино. Несогнутыми пальцами. И все линии от этого прямые, сурово прочерченные недрогнувшей лапой. Такой вот он у меня упрямый, несгибаемый Белк. И картинка у него вышла просто замечательная…

Мундштук в саксофоне, как известно, выполняет ту же функцию, что и подкова у лошади. Поэтому к саксофону привыкаешь меньше чем к мундштуку. Соответственно, хороший мундштук – это обычно надолго.