Телониус Белк

Согласитесь, что-то неладное творится с февральской погодой. Откуда, спрашивается, эти мухи взялись – не сонные как падающие звёзды, а шустрые и изворотливые – ни дать ни взять, растревожил в подвале уйму мокриц и те разбежались. А за окном валит мелкий противный снег. Мы с Белком подолгу смотрим на снежный буран через наши не очень чистые стекла и чувствуем, что скоро появятся другие заботы. Например, вымыть это замызганное окно. Думаю, что прридётся заняться этим в первый же жаркий день, Но я не могу себе представить Тууликаалио летом. И это ещё только полбеды. С некоторых пор, когда думаю о будующем, то чувствую, как холодеет в ногах. Я справляюсь с неприятным ощущением лишь тем, что напрочь перестаю думать.

– Тело не ус! – говорит по этому поводу Белк. – нельзя куда-то бежать, думая только о правой лапе.

– Хмм, – недоверчиво тяну я, – а если думать о левой? Может она толчковая у меня?

– Что значит толчковая? – спрашивает Белк, а сам вынюхивает что-то шершавым, живым, слегка дермантиновым пупырчатым носом.

– Когда на ёлку лезешь, ты о чём думаешь? – лениво задаю вопрос я.

– О бесконечности – помолчав, вспоминает Телониус Белк. – о взлётной полосе. О том, что никогда-никогда не закончится. О пианино. Только без чёрных клавиш. В переносном смысле конечно – без чёрных. Без чёрных клавиш не обойдёшься в жизни никак. Но если о черных клавишах подумал, когда на ёлку полез, то всё, считай, упал и начинай заново.

И я сразу вспоминаю о Ботинковых подножках и подсечках.

Но ведь если начинаешь по ладу гонять как белка в колесе, то без бемолей-диезов не обойдёшься.

В руку ложится мертвяще-холодный саксофон, на котором я проверяю эту засевшую в голове теорию. Как всегда, когда я беру в руку саксофон, внутри меня что-то привычно натягивается. Но не рвётся.

Чёрные клавиши – это что? Ответ на все мои вопросы?

– Давай на ёлке проверим? Пока никого нет? – небрежно бросаю я, зная, что если уговаривать по настоящему, то Телониус Белк из вредности не согласится.

– Вот ещё. – Белк водит носом вокруг себя так усердно, что приподнимается на задние лапы.

– Белк. Мне очень надо, – канючу я, не в силах сдержаться – Залезь на ёлку. Это быстро.

– Понимаешь, если я буду знать, что ёлка когда-нибудь кончится, то я к ней и близко не подойду – категорически отказывается Телониус Белк, который вынюхал, наконец, на хлебной полке покрытый крошками сыр. – Не люблю спускаться. Люблю лезть. А вверх или вниз – всё равно куда.

Теперь он основательно мажет на сыр клюкву и масло из брюквенницы. Брюквенницу белк выдумал сам, но поскольку сезон брюквы еще не начался, мы храним там подмороженую ягоду и солёное масло.

– Смотри, – делаю ещё одну попытку я. – вот лапа твоя. Вот ёлка. Вот до-мажор. А вот до-диез.

– До мажор, вроде это уже не ёлка. – капризничает Белк, – это другое дерево. Я с такого не ем. А с до диеза и вовсе падать неудобно. Приходится лапы сгибать. Проще спуститься, да поаккуратнее.

– Покажи мне, как ты по ней лезешь? Скажи, что ты чувствуешь? Ну, пожалуйста…

– Да я вроде уже и сам забыл, – смущается Белк. – А сыр ещё есть?

– Как падаешь, только наверх? – делаю последнюю попытку я.

– Нужно вообще забыть о том, что у тебя лапы! – категорически отрицает он, справившись с едой – Тогда и холодеть ничего не будет, – неожиданно добавляет он и провожает меня уничижительным взглядом

Интересно, как он вообще догадался, что у меня холодеет в ногах, когда я с ним разговариваю?

Белка зевает.

– Иди спать. И не думай о лапах.

– У меня не лапы, – ядовито замечаю я. А, в целом Белк прав. Думать попусту вовсе не обязательно.

Я ухожу спать, а в темноте, закрыв глаза, продолжаю заниматься в голове. Но уже совсем лениво. Так, словно кормлю воробушков. Когда засыпаешь – всё получается хорошо. А когда лишний раз думаешь – только почём зря отвлекаешься.

Глава шестая

Наконец настаёт день, когда я чувствую что, наконец, могу играть несогнутыми пальцами. В доказательство провожу по клавишам знаменитую Монковскую подпись целотоновой гаммой. И ощущения, в пальцы забившиеся меня не обманывают. Каждый мой палец – собака, посаженная на цепь. Каждая собака, посаженная на цепь – разряд электрический.