Телониус Белк

Белк вспоминает про меня и останавливается.

– Ты как, вообще, себя чувствуешь? – спрашивает он.

– Да что-то не очень, – признаюсь я и перестаю притворяться, что не пошатываюсь. Иду, вроде бы прямо, а заносит меня на обочину, в сугроб.

Тогда Белк берёт дела в свои лапы. Как ему удаётся поймать автобус, я не знаю. Но меня подвозят, выражают искреннее соучастие и даже с молчаливого согласия пассажиров провожают до квартиры домой. Там я ложусь на кровать и считаю овец в виде разводов на окнах. В этих разводах заключен какой то смысл. Но мне его ни за что не поймать.

Пока я дремлю, Белк неожиданно берёт у меня телефон и изучает гугл по каким-то запросам.

Просыпаюсь оттого, что спрашивает – можно ли включить погромче ютуб?

На моём телефон нельзя. Телефон у меня старый, хотя и Нокия. В полусне, я рекомендую положить телефон в жестяной стакан для зубной щётки.

Меня будит дикий утробный рёв. Кто-то играет на саксофоне. Или, судя по наполняющей стакан для зубной щётки утробности, переходящей в визгливость – саксофон играет на нём.

– Погромче не хочешь включить? – спрашиваю я, вложив в эту реплику весь свой немощный подростковый сарказм.

Белка понимающе кивает, затем горестно разводит руками. Мол, сам бы и рад, но громче никак. Старая, плохая запись. Утробный саксофон. Вроде бы даже не стерео…

Тогда я вскакиваю с кровати и больно ударяюсь пятками о выстуженный пол.

– Ты с ума сошёл? – интересуюсь я, – немедленно выключи. Соседи сгорят. Ты что не слышишь, как сверху стучит Кудряшка?

Но ведь я вру, – удивляюсь вдруг сам с себя. Никто не стучит, несмотря на третий час ночи.

Почему никто не стучит? Учитывая то, что время часы показывают весьма недетское – достаточно странно.

Белк выключает телефон ударом лапы. Стакан катится прочь. Некоторое время он сидит, прищурив глаза. А я удивлённо смотрю, как неуклюжая белка ковыряется в поиске гугла.

– Понимаешь, – говорит Белк, показывая мне телефон – тебе не так просто захотелось собаку.

Он у нас что теперь, Карлсон, – думаю я и наклоняюсь через почти незаметное беличее плечо в телефон, надеясь увидеть что-нибудь милое. Сеттера. Или болонку.

Но, мой Бог. Вся страница поиска в затравленных, оскаленных измождённых псах непонятной породы. Кто-то из них рвётся вперёд, натягивая поводок. Кто-то безнадёжно прилип к конуре, потому что натягивать поводок больше не в силах…

Белк проматывает бегунок вниз, а там, внизу, все еще печальнее – безнадежно грустные бродячие собаки, а среди них ведь даже очень породистые есть и по внешности вполне ничего себе пёсики. Точней, не по внешности, а по этому самому… экстерьеру.

– Этот – Паркер. Этот – Эйлер. Этот – Бад. Превращаться в собаку, оказывается, теперь среди нашего брата принято. Так уж всё изменилось. Раньше не так было. Лёг на диван и лежи. Но основной принцип тот же. Несогнутые пальцы и ощущение того, что ты остался совсем один. А потом стало не до того. Если ты один, то ты – собака. Бродячая. Не такая, как все. У тебя никаких перспектив. И такая перспектива ещё хуже, чем раньше.

Мне становится страшно.

– Дай-ка сюда.

Последняя картинка настораживает меня больше всего.

На фотографии – негр c аккуратной бородой, не то в еврейской, не то в пасторской шляпе. В руке саксофон и при этом довольно странный. Ушастый, вроде моего. А вот всё остальное, вроде как вытекает из этого саксофона и служит его продолжением.

«Умер как собака» – вот прямо так и написано под картинкой. А больше ничего не написано. Это всё, что о нём следует знать читателю Википедии.

Я недоверчиво пытаюсь найти в подписи что-то еще. Как же так? Неужели всё?

Нет, действительно, всё. Умер как собака. Музыка, жизнь и смерть Альберта Айлера. Вся жизнь укладывается в этих словах.

Думая об этом я чувствую, как саксофон превращается в опасную сколопендру, ожидающую свой звёздный час чтобы меня поглотить. Теперь сложно заставить себя к нему подойти, такому холодному. Ведь я не занимался уже дня три. Пообещал себе перерыв и перерыв это слегка затянулся. После такого перерыва играть – всё равно, что на мотике вместо велосипеда ездить. Только успевай зажимать клапаны. Только успевай вовремя останавливаться, обрубать ноту так, чтобы дыхание превращалось в свинг, а сколопендра тебя не сожрала.

– Он правда умер как собака?

– К сожалению да, – извиняющимся голосом завершает разговор Телониус Белк. – Играл себе играл. И вдруг умер. Я не знал, – кашляет он, – Не знал что можно настолько заиграться. Пожалуй, мы больше с тобой не будем несогнутые пальцы практиковать.

Он машет рукой и удаляется ужинать.

Глава седьмая

Наверное, когда долго говоришь о смерти, она начинает тихо соседствовать рядом с тобой. Приходит, садится и терпеливо ждёт. И обычно её заранее чувствуешь.