Телониус Белк

Неделю назад умершая Кудряшка, которая лежит в этой урне, не говорит ни слова и даже если летает где-нибудь в воздухе, то вряд ли меня узнаёт – это моя бабушка. А я, стало быть – её внук. При этом, соседей, верных кудряшкиных друзей по лестничной клетке такой расклад устраивает. Никто из них не хочет мне неприятностей, но и взять на себя ответственность хоронить старушку им тоже нельзя.

Есть такой старый прикол. Если двадцать раз подряд произнести слова «Это я» и, то в конечном счёте в голове появляется ужасное, щемящее рассудок чувство тревоги. Может и здесь сработает? Может, встревожусь и пойму, что следует делать? Нет. Слова «Это моя бабушка» можно произносить перед урной хоть тысячу раз – никакого воздействия, если не считать лёгкой одури от происходящего.

Пытаюсь вспомнить, что у нас с ней было общего. Фамилия Свадебкин, если только. Русская. Или нет? Славянская, одним словом. А хоронят её не по православному обряду.

Но вот как гром среди ясного неба меня посещает мысль – я а не лишаюсь ли я опеки в связи со всей этой странной историей. А ведь и правда лишаюсь! Кудряшка была моим опекуном и залогом того, что я нахожусь в Тууликаалио. А я ещё удивлялся – почему у всех виза ровно на месяц – а у меня и считать не надо тех дней, что остаётся по годовой визе. Находиться здесь без опеки я больше не могу. Скоро придут полицейские.… Набираю телефонный номер отца. Трубка противно свербит мне на ухо надрывными гудками – обертонами от концертной ля третьей октавы.

Сними трубку, Ботинок.

Абонент отключён.

Подумав немного, я решаю не изображать скорбь, а сосредоточиться на скорейшем решении похоронной проблемы. Прости меня, Кудряшка. Мне и вправду очень некогда. Ты была хорошим человеком и стучала мне в стенку, разумеется, не ради того, чтобы я психовал. Дело не в уважении, ты же понимаешь. Не уважал бы тебя – спустил бы сейчас в унитаз и разбил бы урну.

Мне показалось, что урна мне улыбается.

Что дальше? Я уже знаю, что бабулю придётся хоронить мне. В старые времена, вроде как можно было оставлять такие урны дома. На каминной полке или ещё где. Но вряд ли теперь в Финляндии это принято. Насмотревшись на деловитый обряд прощания с покойным в церкви, сделанной из трёх крестов и напоминающий стройобъект по типовому застрою, я на всю жизнь испытал уважение к лютеранским религиознвм обрядом. Теперь я и сам хочу, чтобы меня так похоронили – сдули как пыль и выпили вместе с кофе. Если у лютеран всё это так просто, то ясно, почему все проблемы достаются мне. Что бы мне, нелютеранину такого придумать, чтобы было всё как у них – проблемы решались без происков Господа.

Ладно. Допустим, деньги на похороны у меня есть. Что скажет Ботинок, когда узнает что я хороню жителей Тууликаалио за свой счёт? Ах да.… Ведь это же наша бабушка. Его родная мать. Я засмеялся. Мне это как то и в голову не приходило.

На следующий день, Лайне объясниет мне что делать и куда надо ехать.

Приходится садиться в автобус и в обнимку с урной наслаждаться путешествием сквозь туман. Такая погода сейчас в Тууликаалио. Снега нет. Поэтому если с вечера было ясно, то с утра обязательно будет туман. Я опять встал не с той ноги и думаю, как бы поскрей провалиться сквозь землю вместе с автобусом.

Но пока всё складывается на редкость удачно. Автобус доезжает туда, куда нужно. Туман здесь на редкость уместен, надо сказать. Только ворон в этом месте и не хватает.

– Можно ли захоронить урну в частном порядке? – интересуюсь по-русски в окошечко я.

– Нельзя. Можно оплатить и все сделают… эээ … специальные люди.

Но когда приходит время платить, выясняется, что карточка моя заблокирована. Неловкая пауза и я уже психую за дверью.

У меня нет денег чтобы похоронить собственную бабушку.

Топчусь в коридоре, пытаюсь купить при помощи карточки кофе в автомате. Но дъявольская пластмассовая кредитка отказывается меня выручать. Выхожу на улицу. Туман почти рассеялся.

Если я плачу, то только от того, что мне в жизни не везёт. А может просто оттого, что накрапывает дождь. Интересно, о чём хотела бы спросить меня бабушка в такую минуту?

Чувствую себя глупо, но всё равно стучу в урну – бабушкааа! – как в дверь кабинета директора в школе стучу, смущенно, вроде бы по делу, а на самом деле лучше бы гонял в эту минуту в футбол. Но я никогда не играл в футбол. Да и к директору меня сроду не вызывали. Ложная память. Что-то перекатывается внутри. Прислонив ухо к урне, я слышу шелест целлофанового пакета. «Такие дела», – смущённо киваю я смуглой девочке, проносящейся мимо на трёхколёсном велосипеде.

Рядом с урной (не той, где бабуля, а обычной мусорной) смущённо курит Телониус Белк.

– Это я тебя втравил в историю, малыш, извини.

Нервное напряжение идёт на спад. Где там наша не пропадала? Прости и ты меня, Белк, дорогой мой Телониус!

– Да что ты говоришь. Втравил! Я сам себя втравил. Я здесь был, когда тебя ещё и в помине не было.

– А что здесь было, когда меня не было в помине? – живо интересуется Телониус Белк.