Телониус Белк

Я смотрю на него грустным взглядом и не могу сосредоточиться. Урна мешает и вообще… Что было? Да ничего не было.

– А где ты был, когда тебя не было здесь? – отвечаю я

– Не знаю, – чешет нахлобученную ветром бровь Белк, – Может быть в голове у тебя. А может так и лежал на диване у баронессы….

Тогда я ревниво вздыхаю.

Но к баронессам друзей не ревнуют. Ревнуют к другим.

Через час я стою на полюбившемся мне валуне и настраиваю мундштук по проведённой кем-то задолго до меня рисочке. Ветер свистит. А снега уже почти нету.

Играю на саксофоне что-то заунывное, похожее на гамму. Типа «мы перебегали берега», но с блюзовыми провисонами. Урна стоит передо мной и как будто покачивается мне в такт.

Бабушка, моя родная, послушай….

Я уже привык разговаривать с бабушкой через урну. Понимаю, что не слышит она меня. Она и тогда не особенно напрягала слух, ну а сейчас и подавно.

Но сейчас мне нужно, чтобы меня слышали. Я не могу удержаться оттого, чтобы надорвать целлофановую капсулу. Так, чтобы бабушке было слышнее. Потом в припадке какого-то нового безумия вытаскиваю целлофан и кладу его перед собой, чтобы она могла лучше видеть.

Бабушка…

Целлофан опасно наклоняется и испугавшись потерять бабушку, я, ещё не поняв что происходит деловито пересыпаю её прах в саксофон. Как на уроке химии в школьном учебнике – добавить серу и тщательно пересыпать в пробирку с медной проволокой. Пакет улетает. Слава Богу, успел высыпать всё.

Бабушка теперь живёт в саксофоне.

Я пытаюсь сыграть по этому поводу что-то хорошее, но понимаю, что сглупил. Играть вместе с бабушкой, живущей в саксофоне нельзя. И вообще, я веду себя как идиот. Пошёл на поводу у минутного помутнения разума.

Урна!

Бабушку ещё можно спасти, пересыпав в урну. В целлофане она будет или нет – ей никакой разницы.

Но где же она? Где-то здесь в кустах валяется…

Боже мой, что я делаю! Всё, что осталось от Кудряшки пересыпано в саксофон. Обратно в урну пожалуй, ещё можно пересыпать….Но поздно. Урна откатывается вниз на метра на полтора и падает с валуна под колёса проезжающего свадебного автомобиля

Я зажимаю пальцем все клапаны и чуть не плачу.

– Белк! Укради в магазине скотч, – кричу я сквозь поднимающийся ветер.

Телониус Белк беспомощно поднимает вверх свои видимые только мне лапушки. Сквозь них дует ветер. Он не настоящий. Настоящего скотча ему такими прозрачными лапами не украсть. Если и украдёт, то только воображаемый. Как морошковый кофе и всё остальное, что мы используем в играх. Но сейчас не до игр. Похороны бабули – серьёзная вещь.

Я закусываю губу, держу саксофон передо мной, закрываю все клапаны. Если нажать нижний си бемоль, то все клапаны окажутся закупоренными. Какое счастье, что конструкция саксофона позволяет это сделать без всяких проблем. Остаётся только самый верх – то есть то, куда вставляется шея и нахлобучивается мундштук. Но заниматься мундштуком некогда. Ветер усиливается. Я закрываю отверстие подбородком и со всех ног бегу в магазин за скотчем.

Зажав нос, я обматываю скотчем саксофон с бабушкиными останками. Но на ветру этим заниматься невозможно. Еще чуть чуть и придётся собирать её при помощи птичек. Больше всего я боюсь, что пыль ненароком в рот попадёт в рот, поэтому плаксиво поджимаю челюсть. Проезжает машина с русским номером. Отвернувшись, я делаю вид, что писаю. Возможно, что неспроста их так много здесь развелось. Возможно, что всё это и вправду по какому-то случаю.

Листаю в интернете воспоминания о Козле. Плохой саксофонист – хороший саксофонист. Что всех раздражает – последнее время почти не играл. Сидел на всяких саксофонных форумах в интернете и поливал грязью кого не попадя…

«Нужно найти мальчика для битья, чтобы он перенял все уроки», – так начинается одно из его интервью.

Призраки прошлого окружают меня.

Я заметил, что лицо его больше не появляется перед окном. И вообще, больше не беспокоит. Но я всё равно накрываюсь тремя одеялами, так чтобы быть готовым ко всему.

– Ну, правильно, – устало сказал на это Телониус Белк, – я же его уконтрапупил. В честной борьбе. Я, он и смерть. Старая ковбойская хохма.

С того момента, как я Кудряшку похоронил, Белк тоже стал совсем призрачным, ушатанным. Ходит туда-сюда невидимый, будто назгул. И никакого морошкового кофе уже не пьёт. Зачем кофе изношенным призракам?

– Можешь теперь играть, как я сказал, – говорит Белк, – Причём на саксофоне тоже. Теперь сможешь делать всё что хочешь и на меня внимания не обращать. Я, вроде, больше не нужен.

– Почему? – пискнул я из своего укрытия.

– Потому что я так сказал… командир.

Последнее время я совершенно Белка не узнаю. Он совсем другой. И не только, потому, что призрачный.

Просто все вокруг стали какими-то другими.

И Лайне тоже была совершенно другой на этих проклятых похоронах. Холодной и невнимательной.