Тельце

План вышел сумбурный, но какой-никакой. Может, это был последний добрый поступок в моей маленькой короткой жизни. Я разобрал бритву и достал оттуда лезвие. Чтобы не поранить руку, один конец закрыл ваткой. Встав перед зеркалом, я снова увидел лицо Саши. Он улыбался. Его глаза медленно открывались. У него не должно было быть глаза. Его в принципе быть не должно. За ним пришли. Время его душу в ад отправило, но без боя он сдаваться не стал. В поисках вечной жизни он продолжил ее во мне. Я провел лезвием по груди черная кровь полилась вниз, собираясь на волосах. Еще порез, еще порез. Все больше и больше. Закружилась голова, и я уснул, в злобе, стыдобе и недоумении. Как могло все так ужасно сложиться?

17.

Утром я облился перекисью, наложил бинты и пластыри. Дышать было больно. Лицо Саши покрылось черной коркой. Мне было страшно, я боялся. Я не знал, что будет завтра, я завтра мог и не быть. Мог остаться только Саша и черная желчь. Мое будущее было под угрозой. Я смотрел на потолок. Нет, это не выход, он не позволит. Да и я не решусь на зло ему. Происходящее вогнало в ступор и тоску. Под ухом шептались черти, в ногах ползали жуки. Из спины вырастали крылья. Так ощущалось, тело обманывало. Ничего хорошего ждать нельзя. На часах семь утра, мне пора на работу. Я оделся, взял часы и телефон. Дверь осталась открытой, Лизы нигде не было. Раз я не умер – значит, она поверила мне. Вот дура. Могло же кончиться гораздо хуже.

На улице пропало солнце. Я шел по улице и сгибался под тяжестью прошедшей ночи. На улицу вышел дьявол, смотреть на свои владения. Как много неправильных вещей я сотворил, но были ли они неправильными? Я отказался от старой жизни, но скучаю по ней, используя ее как ориентир. Похоже, единственный абсолют в человеческой жизни – это водка. Скука и желание определиться, рвение к постоянному и комфортному, столько всего пересекается в одной точке. Она не выдерживает и погибает. Бедная точка, бедная точка. Я устал, мне было больно. Но в то же время я хотел продолжения. Эти противоположности тянули в разные стороны. Надо мной происходила казнь в прямом времени. Раздвоение личности никогда не было таким буквальным. Растворение. Умерщвление. Мне наступает пиздец. Я поднял руки и вышел на шоссе, крича во весь прокуренный голос: «ай эм э бэээээд гай». Машины тормозили, покрикивали, но я не видел их. Все вокруг горело, земля сохла, иссекала, еще минуту, и все пойдет на дно.

Охрана не признала меня. Отказались поначалу пускать, но, уловив забродивший запашок изо рта, одобрительно улыбнулись и извинились. Я поднялся в наш офис, оставил вещи в кабинете и посмотрел в окно. Как в последний раз российский пейзаж отличается красотой. Газель горит вдали, чурко-индейцы подают сигналы. Воротники под куртками мнутся, человекоресурс возвращается на работу, за ними студенты рвутся отсиживать пары. Замыкают все дети с белыми, несчастными лицами. Мы так похожи, дети, я тоже недоумеваю, что будет дальше. Вам везет, для вас все новое, а я… А мне все кажется таким скучным и употребленным. Молод, но уже прошусь в гроб. Боже, услышь мои слова, я умоляю. Дай мне жить сначала. Как сильно во мне желание прочувствовать снова новизну вещей, восхититься открытиями. Впервые поцеловаться, впервые обмануть, впервые загнаться. Первый раз самый важный раз, а потом… А потом ты истекаешь чернотой, все привычно, все серо, и на передний план выходит фон, а детали исчезают в нем. На высотках блестят окна. Не хватает только звонка, одного общего звонка. Все на работу! Всем забыться! Бип – в пробке от немоготы загудел Солярис, и сотни Киа Рио ответили тем же. Тотальная тоска.