Тем временем

о. Георгий Митрофанов (потеряв терпение). Юрий Аркадьевич, вы говорите вещи, которые у меня вызывают мягкое недоумение. Если нужно сохранять абсолютно все, что там было, может быть, стоит восстановить Соловецкий лагерь особого назначения, привести туда заключенных — ведь не надо этого убивать? Я понимаю, почему Соловки интересны для орнитологов, мне сегодня это объяснили. Но я искренне не понимаю, почему барды должны собираться именно на Соловках. Почему слетаются вместе с птицами туда еще и барды? Почему слетаются птицы, ученые пытаются выяснить, а почему туда съезжаются барды, мне этого никто до сих пор не объяснил.

Ведущий. А дельфинарий теперь можно?

Вдовин. Отец Георгий, а вот то, что бардовский фестиваль происходит на Куликовом поле, месте тоже, вообще говоря, не профанном, где тоже лилась русская кровушка в больших количествах, это вас не оскорбляет?

о. Георгий Митрофанов. Мне тоже кажется, что это результат культурно-исторического недоразвития организаторов этого фестиваля. Если, например, нудисты захотят приезжать на Соловки, их, наверное, все-таки нужно будет останавливать[4].

Вдовин. Без сомнения.

о. Георгий Митрофанов. Должны же быть какие-то рамки? Вот я об этих рамках и говорю.

Ведущий. Елена, хотя бы вас с дельфинарием Юрий Аркадьевич примирил, или нет?

Зелинская. Вы знаете, я, если позволите, сейчас опять приведу пример из другой географии. Мне привелось в этом году посетить Новый Валаам. Здесь все историки, знают, что это такое, это…

Ведущий. То есть, вы хотите сказать, что циники? Нет.

Зелинская. Новый Валаам это кусок русской жизни, волею исторических судеб перенесенный из старого, или, как я сейчас научилась говорить, Ладожского Валаама в дремучие леса Финляндии. Север, дикие гуси (наверное, тоже особо ценные), дремучие ели и финские озера невероятной красоты, и в центре всего этого — русский монастырь с игуменскими палатами, с трапезной, с «лафкой» (так и написано латиницей: «lafka»). И все это сохраняется с потрясающей финской пунктуальностью и ответственностью. Здесь — центр и духовной, и культурной, и, я бы сказала, интеллигентной жизни финского поселка. Православный, практически, русский монастырь! И как-то сочетаются все эти интересы. И музейных работников, и реставраторов старинных и ценных икон, и обучение детишек шитью и рисованию…

Ведущий. Там есть какая-то особая зона? Там есть запрет на какие-то виды общественной деятельности или нет?

Зелинская. Не хватило у меня ума спросить. Но при всем при том, сердце просто обливалось кровью. Кусок русской жизни где-то далеко в финских лесах. Все — свое, родное, и целое, облизанное, аккуратно сохранено, с почетом, с уважением… Но для них-то это все чужое, понимаете?

Вдовин. А знаете, почему все вылизанное? Потому что финское законодательство об охране памятников одно из самых жестоких в Европе и мире.

О. Георгий Митрофанов. Я думаю, что здесь дело не только в законодательстве. Вы говорите, что это наше … То, что переживала наша страна в двадцатом веке, та жуткая советская варваризация, сделала это уже не нашим. Основная часть нашего общества отчуждена от многих культурно-исторических традиций. Повезло финнам: русский генерал-лейтенант Маннергейм подавил там большевизм в самом зародыше, и поэтому Финляндия не был отброшена на много веков назад. В нашей же стране нужно жесточайшее, по сравнению с финским, законодательство, чтобы показать нашему современному обществу, что наследие является нашим в подлинном смысле этого слова. С этой точки зрения, можно сказать, что Финляндия — вся особая зона, потому что отношение общества к своей, финской, очень короткой, с нашей точки зрения, почти ничтожной истории настолько трепетное и бережное, что им не нужны никакие подпорки. Нам эти подпорки просто необходимы. Истинная часть нашей истории нами воспринимается как нечто чуждое, именно поэтому она для нас является поводом лишь к заявлению о себе — либо, извините опять, в виде бардовской песни, либо в виде селедочного фестиваля… Вот еще одна, так сказать, форма «самобытной» соловецкой жизни: селедка там ведь тоже была особая.

Ведущий. Но дело в том, что для того, чтобы восстановить какую-то разорванную историческую цепь, необходимо среди прочего помнить о соловецком опыте, не монастырском, а лагерном.

О. Георгий Митрофанов. Конечно, конечно.

Ведущий. И до тех пор, пока мы эту память будем отодвигать куда-то на задворки, то шансов на восстановление исторической разорванной цепи, мне кажется, маловато.