Темная башня

Что глушит любую молитву и любую надежду – так это память о всех молитвах, что возносили мы с Х., и всех наших ложных надеждах. И ведь мы не самовнушением занимались: надежду нам дарили, нет, прямо-таки навязывали ошибочные диагнозы, рентгеновские снимки, необъяснимые ремиссии и временное выздоровление, которое можно было бы расценить как чудо. Нас шаг за шагом водили за нос. Раз за разом, когда Он казался самым что ни на есть милостивым и добрым, на самом-то деле Он готовил очередную пытку.

Вот что я написал прошлой ночью – это был скорее крик, чем мысль. Дай-ка попробую еще раз. Разумно ли верить в злого Бога? В Бога настолько злого? Во Вселенского Садиста, в жестокого недоумка? Сдается мне, такой образ по меньшей мере слишком антропоморфный.

Если задуматься, так куда более антропоморфный, нежели представления о Нем как о степенном престарелом царе с длинной бородой. Это – юнгианский архетип. Он увязывает Бога со всеми мудрыми престарелыми царями волшебных сказок, с пророками, мудрецами и магами. И хотя это (формально) портрет человека, в нем ощущается нечто превыше человеческой природы. Нечто древнее тебя, нечто, знающее больше, чем ты, нечто непостижимое. В нем – неразгаданность тайны. А значит, есть место и для надежды. А значит, и для благоговейного ужаса – не просто-напросто страха перед злобной проделкой жестокого тирана. Но картина, которую я рисовал себе прошлой ночью, – это просто-напросто портрет человека вроде С. К. – он, бывало, садился рядом со мной за обедом и рассказывал мне, как днем мучил кошек. Но существо вроде С. К., пусть и во много раз увеличенное, никогда не смогло бы изобретать, творить или управлять. Он расставлял бы ловушки и клал в них приманку, но ему и в голову бы не пришли такие приманки, как любовь, или смех, или нарциссы, или морозный закат. Ему – создать вселенную? Да он не сумел бы ни пошутить, ни поклониться, ни извиниться, ни даже подружиться с кем-нибудь.

Или кто-то мог бы всерьез продвигать идею злого Бога, так сказать, с черного хода, через крайний кальвинизм? Можно сказать, что все мы пали и все мы испорчены. Мы настолько испорчены, что наши представления о благости ничего не стоят, хуже того – уже сам факт, что мы что-то считаем благим, косвенно подтверждает: это что-то по-настоящему плохое. Так вот, Бог на самом деле – наши худшие страхи справедливы! – наделен всеми дурными (в наших глазах) характеристиками: Он неблагоразумен, тщеславен, мстителен, несправедлив и жесток. Только все, что мы видим черным, на самом деле белое. Все эти свойства представляются нам дурными лишь в силу нашей собственной испорченности.

И что с того? Это фактически (и теоретически тоже) сбрасывает Бога со счетов. Слово «благой» применительно к Нему становится бессмысленной абракадаброй. У нас нет повода повиноваться Ему. И бояться Его – тоже. Да, у нас есть Его угрозы и посулы.

Но с какой стати им верить? Если жесткость, с Его точки зрения, «благо», тогда, может статься, «благо» и ложь. А даже если они и правдивы, что с того? Если Его представления о благе так разительно отличаются от наших, тогда то, что Он называет Раем, нам, возможно, показалось бы адом, и наоборот. Наконец, если первопричина действительности в наших глазах настолько бессмысленна – или, зайдем с другого конца, если мы такие непрошибаемые глупцы – зачем тогда вообще пытаться думать о Боге – или о чем бы то ни было еще? Пытаешься затянуть узел потуже – тут-то он и развязывается.

Зачем я держу в голове этакую дрянь и чушь? Или надеюсь, что, если чувство притворится мыслью, я буду чувствовать боль не так остро? Разве все эти записи – не непроизвольные корчи бедняги, который упрямо отказывается смириться с тем фактом, что мы ничего не в силах поделать со страданиями – только страдать? Который по-прежнему полагает, что должно быть какое-то средство (надо только отыскать его), способное свести боль на нет. И неважно, на самом деле, вцепляетесь ли вы в подлокотники зубоврачебного кресла или складываете руки на коленях. Бормашина-то все равно сверлит себе и сверлит.

А горе по-прежнему ощущается как страх. Точнее, как неопределенность. Или как ожидание: ты бесцельно топчешься на месте, ждешь, чтобы что-то произошло. Жизнь постоянно воспринимается как нечто временное. Если задуматься, так и браться ни за что не стоит. Я не нахожу себе места. Я зеваю, ерзаю, слишком много курю. До сих пор мне постоянно не хватало времени. А теперь – только время и осталось. Чистое, незамутненное время, бессодержательная последовательность действий.