Темная башня

Когда имеешь дело с Ним, каких только ошибок не совершаешь! Давным-давно, еще до того, как мы поженились, однажды утром Х., пока она работала, одолело некое смутное ощущение, что Господь «совсем рядом, поблизости» (если можно так выразиться) и требует ее внимания. Разумеется, не будучи совершенной святой, она предположила, что речь пойдет, как оно обычно и бывает, о каком-нибудь нераскаянном грехе или скучной обязанности. Наконец она сдалась – уж я-то знаю, как оно бывает – вечно откладываешь на потом! – и обратилась к Нему. И услышала: «Я хочу дать тебе кое-что» – и ее тотчас же захлестнула радость.

Кажется, я начинаю понимать, почему горе ощущается как неопределенность. Ведь столько побуждений, давно вошедших в привычку, ни к чему не приводят. Мысль за мыслью, чувство за чувством, действие за действием были направлены на Х. Теперь цель исчезла. Я по привычке вкладываю стрелу в тетиву, затем вспоминаю – и опускаю лук. Столько дорог направляют мысль к Х.! Я выбрал одну и шагаю по ней. Да только не пройти: теперь ее перегораживает пограничная застава. Сколько было дорог, столько теперь тупиков.

Ведь хорошая жена так многолика! Кем только Х. для меня не была? Дочерью и матерью, ученицей и наставницей, подданной и владычицей; и всегда, будучи всеми ими в совокупности, еще и моим верным товарищем, и другом, и соратником. Она была моей возлюбленной; но в то же время и всем тем, чем когда-либо был для меня друг мужеского пола (а у меня много хороших друзей). Может, даже бóльшим. Если бы мы не влюбились друг в друга, мы все равно были бы вместе – то-то скандал бы разразился! Вот что я имел в виду, когда однажды похвалил ее за «мужские качества». Но она быстро положила этому конец, поинтересовавшись, а не похвалить ли меня за женские. Мастерский ответный выпад, родная. И однако было в ней нечто от амазонки, нечто от Пентесилеи и Камиллы[155]. И ты так же, как и я, радовалась этим качествам. И тому, что я их оценил.

Соломон называл невесту – сестрой. А что, если женщина становится женой в полном смысле этого слова, только когда на краткий миг, в особом умонастроении, мужчине вдруг захочется назвать ее братом?

Есть искушение сказать: «Наш брак был слишком идеален, чтобы продлиться долго». Но это можно понимать двояко. Например, в мрачно-пессимистичном ключе – Господь, едва увидев, что двое из Его творений счастливы, немедленно кладет этому счастью конец («Чтоб я здесь больше такого не видел!»). Как будто Он – хозяйка на приеме, где подают херес и другие вина: лишь только замечает, что двое гостей по-настоящему увлеклись разговором, тут же разводит их в разные стороны. Однако возможно и такое толкование: «Брак достиг совершенства. Он стал таким, каким по сути своей должен быть. Потому, конечно же, продлевать его нет нужды». Как если бы Господь сказал: «Отлично, с этим упражнением вы справились. Результатом я очень доволен. А теперь переходим к следующему упражнению». Как только вы научитесь решать квадратные уравнения и начнете делать это с удовольствием, вам их перестанут задавать. Учитель перейдет к следующей теме.

Мы ведь действительно чему-то научились и чего-то достигли. Мужчин и женщин разделяет меч – спрятанный или выставленный напоказ, – пока единение брака их не сблизит. Мы свысока называем прямодушие, справедливость и рыцарственность «мужскими» качествами, когда встречаем их в женщине; женщины свысока описывают чувствительность, такт или нежность в мужчине как «женские» качества. И какими же жалкими, искореженными фрагментами человечества должны быть просто мужчины и просто женщины в большинстве своем, чтобы такое самолюбование прозвучало правдоподобно! Но супружество исцеляет. Соединившись, двое становятся людьми в полном смысле этого слова. «По образу Божию <…> мужчину и женщину сотворил их»[156]. Так, парадоксально, торжество сексуальности выводит нас за пределы различия полов.

И тут кто-то из супругов умирает. Мы это воспринимаем как оборванную любовь, как танец, остановленный в самом разгаре, как цветок, у которого на беду обломили венчик – как нечто обрубленное и изувеченное и потому утратившее истинный облик. Не знаю, не знаю. Если, как я сильно подозреваю, мертвые тоже чувствуют боль разлуки (возможно, для них это одно из очистительных страданий), тогда для обоих любящих и для всех любящих пар без исключения утрата – универсальная и неотъемлемая часть нашего опыта любви. Она следует за браком так же естественно, как брак – за ухаживанием, а осень – за летом. Это не прерывание процесса, но одна из его стадий; не прерывание танца, но следующая фигура. Возлюбленная, пока она здесь, «выводит нас за пределы своего „я“». И тут начинается трагическая фигура танца, в которой мы должны научиться выходить за пределы своего «я», хотя вживе возлюбленной рядом уже нет, любить именно Ее, а не наше прошлое, или нашу память, или наше страдание, или наше облегчение страдания, или нашу собственную любовь.