Читаем Темная Башня. Путеводитель полностью

В несколько минут способность Роланда выполнить возложенную на него миссию оказывается под угрозой. Часть его драгоценных патронов промокла. Хуже того, в ступоре, занятый спасением прочей амуниции, он недооценивает угрозу, исходящую от омароподобных чудовищ. Одно из существ лишает его указательного и среднего пальцев на правой руке, куска икры, пальца на ноге и сапога. Его реакция замедлена чудовищной усталостью, точно такая же навалится на него в самую последнюю ночь похода к Башне. Он ощущает вызывающий онемение ужас, какой бывает, когда в жизни что-то кардинально меняется, но мозг еще не готов полностью воспринять случившееся. «Кажется, у меня назревают большие проблемы», — как-то отстраненно думает стрелок.

Для человека, личность которого полностью определяется словом стрелок, эти раны, особенно потеря двух пальцев, просто ужасны. Впервые, вытащив из кобуры револьвер, Роланд роняет его на песок. «То, что прежде он делал играючи, не утруждая себя даже тем, чтобы как-то задумываться об этом, вдруг оказалось сложнейшим трюком вроде жонглирования мячами». Когда он наконец понимает, как пустить в ход изувеченную руку, ударник бьет по патрону с подмоченным порохом. Он больше не может полагаться на каноническое оружие, которое передавалось из рук в руки с незапамятных времен: стволы револьверов выковали из меча Артура Эльдского. Часть патронов безвозвратно испорчена, годность остальных под вопросом.

До Темной Башни еще тысячи и тысячи миль, а у него только один сапог и на правой ноге нет большого пальца, впрочем, его отсутствие не помешает ему несколько месяцев спустя станцевать каммалу для жителей Кальи.

Эти раны ставят под сомнение его шансы на успех. Но куда большую опасность, пусть Роланд еще этого не понимает, представляет собой яд, попавший в кровь. У стрелка нет средств борьбы с микроскопическими врагами. Он может лишь присыпать обрубки пальцев на руке и ноге табаком, чтобы остановить кровотечение и перевязать раны оторванными от рубашки полосками материи.

Присущая Роланду выдержка обычно не позволяет ему терять контроль над собой, но тут ужас ситуации, в которой он оказался, выводит его из себя, как уже случилось после того, как Джейк упал в пропасть. В приступе ярости куском камня он превращает омароподобное чудовище в кровавое месиво, растаптывает голову здоровой ногой, вновь и вновь с силой вдавливая в нее каблук. «Чудовище издохло, но для стрелка этого было мало: никогда в жизни, за все это долгое и непонятное время странствий, он еще не был так тяжело ранен, к тому же все это произошло так неожиданно».

Без патронов его револьверы теперь мало чем отличались от дубинок. Он отделяет двадцать, как полагает, хороших патронов, от примерно сорока, которые то ли выстрелят, то ли нет. Когда он чистит револьверы, ему кажется, что откушенные чудовищем пальцы вернулись на прежние места. «Пошли прочь, — сказал он пальцам, которых не было. — Вас уже нет, вы — фантомы. Пошли прочь». Он уходит по берегу подальше от воды, подальше от того места, где его изувечили, падает в тени дерева. Когда просыпается на следующий день, видит признаки быстро развивающейся инфекции. За те столетия, которые Роланд провел в странствиях, он сходился лицом к лицу со многими противниками, но яд, попавший в его организм, грозит нанести ему первое поражение. В присущей ему неповторимо сухой манере Роланд оценивает создавшуюся ситуацию:

«И подумал еще: замечательно. Я теперь человек без еды, на руке без двух пальцев и без одного на ноге; стрелок — при патронах, которые могут и вовсе не выстрелить; у меня заражение крови после укуса какой-то дряни и у меня нет лекарств. Если мне повезет, то воды хватит на день. Может быть, я сумею пройти около дюжины миль, если выложусь до конца. Короче, мне скоро абзац».

Есть еще одно отличие «Извлечения троих» от предыдущей книги: напряженность действия. В «Стрелке» Роланд часто рассказывал свою историю, возвращаясь к прошлому. Поскольку он вспоминает все эти события, ясно, что он сумел преодолеть все опасности и остаться в живых. Во втором томе Роланд с самого начала в критической ситуации, и напряжение и темп повествования не спадают. Едва решив одну проблему, он, не успев перевести дыхание, сталкивается со следующей.

По причине, объяснить которую можно только велением сердца, Роланд направляется на север[64]. Человек в черном, убежденный в том, что Роланд считает его мертвым, наблюдает, как стрелок, волоча ноги, тащится по берегу. Придя к выводу, что в таком состоянии Роланд едва ли сможет успешно завершить поиски Темной Башни, Уолтер уходит в противоположном направлении и исчезает через дверь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука