Темная история

…Она казалась глупой лишь на первый взгляд. Или, возможно, за этим изящным, дерзким планом все же стоял чей-то чужой, изощренный ум. Но Рохо, помимо воли восхищенный идеей, сразу же решил, что с удовольствием поучаствует в подобном предприятии – уже хотя бы потому, что оно было реальным шансом устроить Ангелам Ада чертову уйму неприятностей.

Выпроводив девицу прочь, Рохо открыл зеркальный сейф в стене и извлек из него бутылку сангрии, фруктово-винной настойки; дома, в Барселоне, где его разыскивали за убийство, она была популярным напитком, и Рамон не мог отделаться от привычки отмечать особо значимые события привычным способом.

Плеснув себе стакан кровавой жидкости, он с ухмылкой отсалютовал зеркалу; хлебнул из стакана – и поперхнулся, надсадно закашлявшись.

Светлые стены, в ярком свете множества ламп имевшие отчетливый оранжевый оттенок, были увешаны коллекционными, подаренными ему в разное время амулетами и талисманами, больше подходящими африканцам, чем представителям латинской расы. Но хозяин кабинета любил повторять, что среди его ребят есть представители всех народностей и рас, и где-то в глубине души он, возможно, действительно верил, что развешанные по кабинету талисманы реально способны отвести зло.

…Но никакие амулеты не помешали ему на мгновение увидеть чужое лицо в зеркале; лицо, которое показалось ему женским – и тут же сменилось на мужское. Рохо ошарашенно вытаращился на зеркало – но в серебристой глади уже отражались лишь его собственные карие глаза под вздернутыми в недоумении темными бровями.

Берлин, утро

Утро выдалось светлым, полным мелкого, моросящего дождика и невыносимо унылым, как похмелье после развеселой пирушки.

Габриэль с детства привыкла просыпаться с рассветом – и сейчас не изменила себе, поднявшись, стоило небу лишь слегка посветлеть после ночного ливня.

Она еще вчера изучила расписание конференции, отметив для себя те блоки, которые стоили внимания, и сейчас мысленно очертила временные рамки; в ее распоряжении было около трех часов, целое утро, которое можно было посвятить поиску внутреннего равновесия.

Боги, как же она в этом нуждалась.

– Пора приходить в себя, – решительно сказала Габриэль своему отражению в зеркале, чей взгляд, еще вчера потерянный, сегодня был полон давно забытых искорок. Ей было невыносимо находиться в четырех стенах, хотелось поскорее выйти на улицу, вдохнуть берлинский воздух, начинающий казаться поистине живительным.

Отражение не возражало, послушно повторяя все движения одевающейся девушки. Джинсы, купленный вчера голубой – цвет неба? гортензий? неважно, главное, цвет!.. – свитер, куртка. Кеды; брусчатка не для туфель.

На улице ей сразу стало легче. Габриэль шла по аллее, ведущей к Александерплац, знаменитой площади Берлина, и деревья тихо роняли листья ей под ноги. Черно-белые кеды, разноцветные кленовые листья.

От хрустальной чистоты осеннего воздуха захватывало дух; Габриэль вдохнула полной грудью и задержала дыхание, стремясь продлить ощущение.

Невыносимо реальное, настоящее, отрезвляющее.

Но нет, она больше не нуждалась в трезвости; вчерашний день поставил все на свои места, и Филипп теперь находился за гранью ее попыток его оценить.

Ты форс-мажор, МакГрегор.

И действительно – его присутствие в ее жизни было неизвестной величиной, чье влияние невозможно было предугадать; и при этом нечаянным чудом, благословением.

Она невесело рассмеялась собственной аналогии; скривилась, задаваясь вопросом, отчего в голове вновь всплыли, казалось, забытые и презираемые религиозные догмы. Религиозность ее родителей выходила далеко за пределы всего того, что в современном мире могло показаться разумным, и Габриэль ван дер Стерре вынесла из детства глубокое отвращение ко всему, что имело отношение к слепой, упрямой вере…

Бельгия, несколько лет назад

…Небольшой городок, затерянный во фландрийской части игрушечного бельгийского королевства, был настолько непримечателен и мал, что его название вряд ли было способно задержаться в памяти надолго. Как во многих подобных местах, на его окраине располагался старинный монастырь – и, как во многих монастырях, при нем существовала школа.

Маленькая Бельгия была богата монастырями, и в каждом из них существовали свои традиции, уложения и уставы; взять хотя бы монастыри траппистов, молчаливых монахов, сваренный которыми эль славился далеко за пределами страны.

Пожалуй, Габриэль была бы не против, отправь ее родители в школу к траппистам: после бесконечных наставлений отца в намеренном молчании была своя прелесть. Увы, реальный мир оказался менее благосклонен – и монастырская школа, в которой ей не повезло оказаться, выделялась даже на фоне причудливых традиций всех прочих…

За окном – узким, практически вырубленным в камне старинного здания, – ярко светило солнце, целеустремленно просачиваясь в подобие кельи; Габриэль прильнула к оконному проему, подставив лицо теплым лучам. Ей хотелось на улицу, в зеленеющий у холодных камней монастыря ухоженный сад; туда, где заливисто орали птицы, радуясь весне и теплу.