Темная комната

Завыла сирена, и через мгновение дом оживает. Матери сгребают в охапку детей, старики натягивают теплые носки. На площадке полно людей. Гельмуту слышно, как они бегут в подвал: резкие голоса, быстрый топот ног. Он знает, что нужно пойти с ними, но ему претят их страх и суета, и он остается в постели. Он вспоминает, как описывали зажигательные бомбы: будто с неба падают рождественские елки, освещая цель для бомбардировщиков. Но в окне пока ничего не видно: сверху – черное небо, снизу – темный Берлин. В дверь стучит старший по дому, но Гельмут слышит, как гремят на лестнице сапоги Flackhelfer’a[6], и не отзывается. Мальчишке всего четырнадцать, а он вовсю помогает зенитчикам на крышах. Теперь колотят в дверь и кричат уже двое, но Гельмут не собирается терпеть приказы четырнадцатилетнего юнца. Он подтыкает в ногах одеяло и, только убедившись, что старший по дому и мальчишка ушли, надевает ботинки и пальто и выбирается на лестницу.

Теперь сквозь сирену проступает гул. Нарастает, переходит в рев. Недолго постояв, Гельмут осторожно, сжимая в кармане камеру, начинает спускаться по пустой лестнице.

Первые разрывы застают его на третьем этаже. Бомбы падают не очень близко, но взрывной волной хлещет по ногам. Дом содрогается, и Гельмут теряет равновесие. С потолка сыплется мусор и куски штукатурки, и Гельмут мысленно представляет, как во всех квартирах распахиваются на кухнях буфеты, вываливая содержимое на пол, и тысячи горшков и кастрюль лавиной катятся на него по лестнице.

Ужас, боль. Все вокруг теперь мчится так быстро, что Гельмут не поспевает. Он бежит, но не в подвал. Ноги сами выносят его на улицу. В соседних районах занимаются первые пожары, и Гельмут бежит прочь от жары и света. Но не успевает. Не успевает, потому что бомбардировщики совсем рядом. Рев. Прямо над головой. Огромные, они планируют над домами, пугающе низко летят над стриженой непокрытой Гельмутовой головой.

Он бежит от них, петляя по черным, как колодцы, улицам, из груди рвется крик, он ощущает его, но слышит лишь рев огня, бомб и самолетов.

Откуда-то из глубины земли накатывают взрывные волны, хлещут по бедрам, по позвоночнику. С неба падает черепица, кирпичи, стекла, и Гельмут несется наугад; в ушах, застилая взгляд, сухо трещат зенитки. Он ослеп, но не выдохся. Горло дерет, лицо мокрое, он бежит в темноте, а вокруг дрожат улицы, шатаются здания, и шаги ухают, как бомбы.

Навстречу кто-то бежит, надвигается черной тенью. Ухватив Гельмута за пальто, мужчина сыплет ругательствами, дышит в ухо. Оттаскивает его в сторону, толкает наземь. Бомба. Две руки. Держат крепко. Тащат визжащего, извивающегося Гельмута под землю. Темноту снаружи сменяет такая же оглушительная темнота внутри.

Вместе с незнакомыми людьми он сидит в подвале до конца налета. Все молчат и не двигаются, а он лежит на полу и плачет. Его трясет от перевозбуждения, неудержимо бьет судорогой, от людских взглядов страшно и стыдно.

Когда гул замирает, становится холодно. Мужчина, который приволок Гельмута сюда, говорит, что это хорошо. По крайней мере, до этой части Берлина пожар не дошел. Снова молчание. Возня в темноте. Глаза мокрые.

Гельмут уходит из подвала не попрощавшись. Далеко его занесло, до дома километра четыре-пять. Где он, Гельмут не знает, да и вокруг все изменилось. Кирпичи там, где их не было, вместо стен – провалы. Гельмут ощупью пробирается по первой улице, сворачивает за угол, идет дальше, прокладывая путь между кресел, стекол, оконных рам, пустых разворошенных кроватей. Прыгает с камня на камень, стремясь туда, где должен быть дом. Найти обратную дорогу нелегко. На безлюдных улицах стоит мертвая тишина. Глаза привыкли к темноте, но от тревожного безмолвия кружится голова и тошнота подступает к горлу. Шаги Гельмута громким эхом отражаются от стен домов, и от воспоминаний о минувшей ночи, проведенной в подвале, о тех людях, холодеет внутри.

Начинают показываться люди – карликовые, серые тени на черных стенах домов. Они прибывают и прибывают, запруживая улицы. Люди бегут прочь от разгромленных зданий, потерянно и слепо тычутся в темноте, среди непонятных каменных нагромождений. Небо горит отблесками пожаров, и чем ближе подходит Гельмут к дому, тем на улицах светлее. Звоня в колокольчики, пожарные машины пробираются сквозь толпы растерянных людей в разорванной и обгоревшей одежде; многие из них ходят по развалинам босиком. Куда бы Гельмут ни свернул, всюду слышен детский плач. Теперь в пальто и пижаме Гельмут истекает потом; щурясь от горячего воздуха и копоти, он думает: в Берлине опять стало много людей. Детей много.

Дом на месте, но охвачен огнем. Час или около того Гельмут наблюдает за работой пожарных и ждет. Ни мутти, ни папи. Покалывают щеки, мочки ушей, горло от жары воспалилось и зудит. Из знакомых – никого.