Темная материя

– Если ты не спятил и не несешь чушь, то наш разговор – самое странное событие в человеческой истории.

Я сижу в постели. За окном, над Чикаго, тает день.

Буря, принесшая прошлым вечером дождь, умчалась, и небо чистое и ясное. Деревья покраснели и пожелтели, и воздух, по мере того как день близится к вечеру, заряжается особенной энергией и светится золотом, что вызывает у меня ощущение утраты.

Как у Роберта Фроста – «золото, что сохранить нельзя».

В кухне звякают кастрюли и сковородки, открываются и закрываются шкафчики, и запах жарящегося мяса, проплыв по коридору, проникает в гостевую комнату. Я принюхиваюсь – что-то подозрительно знакомое.

Вылезаю из постели – впервые за весь день на ногах держусь вполне уверенно – и направляюсь в кухню.

Играет Бах. На столе – открытая бутылка красного вина. Дэниела режет лук на столешнице. На ней фартук и очки для плавания.

– Пахнет восхитительно, – говорю я.

– Поработать не хочешь?

Я подхожу к электрической плите и поднимаю крышку с глубокой кастрюли.

Поднявшийся с паром аромат уносит меня домой.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Дэниела.

– Будто заново родился.

– То есть лучше?

– Намного.

Традиционное испанское блюдо – рагу с фасолью, всевозможными бобовыми и мясом. Чоризо, панчетта, кровяная колбаса…

Дэниела готовит это рагу раз или два в год, обычно на мой день рождения или в свободный зимний вечерок, когда за окном порхает снег и мы не прочь выпить вина, после чего, не глядя на часы, заняться вместе готовкой.

Я помешиваю в кастрюле и кладу крышку на место.

– Это фасолевое рагу, – объясняет Дэниела, – из…

– Из рецептов твоей матери, – срывается у меня с языка, прежде чем я успеваю остановиться. – А если точнее, твоей бабушки.

Она останавливается.

Оборачивается.

– Давай помогу, – говорю я.

– Что еще ты обо мне знаешь?

– Послушай, согласно моей версии, мы вместе пятнадцать лет. Так что я знаю почти все.

– А согласно моей, мы были знакомы только два с половиной месяца, да и то давным-давно. Однако же ты знаешь о рецепте, который передавался в нашей семье из поколения в поколение.

На секунду в кухне повисает тишина.

Воздух как будто заряжается позитивной энергией, звенящей на некоей частоте у самого порога нашего восприятия.

– Если хочешь помочь, – говорит наконец Дэниела, – то я сейчас готовлю заправку для рагу и могла бы сказать, из чего, но ты ведь и сам, возможно, знаешь.

– Тертый чеддер, кинза и сметана?

Она едва заметно улыбается и поднимает бровь.

– Как я и сказала, ты уже и сам все знаешь.

* * *

Мы обедаем за столом у большого окна. В стекле отражаются огоньки свечей, а за ним сияет большой город – наше местное созвездие.

Все выглядит торжественно. Дэниела прекрасна в отсветах камина, и я спокоен и уверен – впервые с тех пор, как вырвался из лаборатории.

Тарелки пусты, вторая бутылка опустошена. Жена тянется через стеклянный стол и касается моей руки.

– Не знаю, что с тобой происходит, Джейсон, но я рада, что ты меня нашел.

Мне хочется ее поцеловать.

Я потерялся, и она приютила меня.

Приняла, когда мир стал чужим.

Но я не целую ее. Лишь пожимаю ей руку.

– Ты даже не представляешь, что сделала для меня.

* * *

Мы убираем со стола, закладываем посуду в посудомойку и беремся за оставшуюся в раковине.

Я мою. Дэниела вытирает и ставит на полку. Как старая семейная пара.

– Райан Холдер, а? – ни с того ни с сего спрашиваю я.

Она останавливается и смотрит на меня.

– Хочешь поделиться своими соображениями по этому поводу?

– Нет, просто…

– Что? Вы жили в одной комнате в общежитии. Он был твоим другом. Не одобряешь?

– Ты всегда ему нравилась.

– Мы ревнуем?

– Конечно.

– Ох, перестань! Райан – хороший человек.

Дэниела снова берется за полотенце.

– И насколько все серьезно? – спрашиваю я.

– Мы встречаемся иногда. Но свои зубные щетки друг у друга еще не оставляем.

– Думаю, Райан был бы не против. По-моему, он от тебя без ума.

– Еще бы ему не быть! – усмехается Дэниела. – Я ведь потрясающая.

* * *

Я лежу в постели в гостевой комнате. Окно приоткрыто, и через него вливается шум спящего города.

Прошлой ночью я задал себе простой вопрос: где Дэниела?

А потом нашел ее – успешную художницу. Одинокую.

Мы так и не поженились. У нас не было сына.

Если только я не стал жертвой некоего в высшей степени изощренного розыгрыша, то само существование Дэниелы говорит в пользу вывода, к которому я склоняюсь постепенно в последние сорок восемь часов.

Это не мой мир.

Но что именно означают эти четыре слова? Я еще не уверен. И даже не знаю, как приступить к оценке их полной значимости.

Вот почему я повторяю их снова.

Пробую на вкус.

Прислушиваюсь к ним.

Это не мой мир.

* * *

Тихий стук в дверь. Я вскидываю голову.

– Входи.

Дэниела входит и забирается на кровать.

Я сажусь.

– Всё в порядке?

– Не могу уснуть.

– Что случилось?

Она целует меня. Не так, как та женщина, с которой я прожил пятнадцать лет, но так, как та, с которой я только что встретился пятнадцать лет назад.

Чистая энергия притяжения.

Я уже на ней, мои руки на ее бедрах, тянут вверх атласную сорочку…

…и замирают.

– Почему остановился? – выдыхает Дэниела.