Темная муза

Но глубокая вера Бальзака в оккультные феномены уходила далеко за пределы этих внешних признаков. Он, подобно Эдгару По и Гофману, изучал идеи Месмера, и из романов, составляющих «Человеческую Комедию*, по крайней мере четыре — «Луи Ламбер* (1832), «Серафита* (1835), «Урсула Мируэ* (1842) и «Кузен Попе» (1847) — имеют прямое отношение к гипнозу и теософическим идеям. Подобно Эдгару По, Бальзак был убежден, что в «гипнотическом трансе» сознание приходит в «состояние, в котором внутреннее чувство находит контакт со сверхъестественным миром, давая внутренней человеческой сущности свободу перемещаться в пространстве и времени…» [20]. В полетах метафизики Бальзак был подобен Эдгару По, но его одержимость «магнетизмом» была сосредоточена на его проявлениях в человеческой воле. Сила воли для Бальзака была очень определенной вещью, реальной силой, излучаемой личностью, в основном через глаза. Чепуха из популярных триллеров, которую Дюморье обессмертил в своём «Свенгали», была для Бальзака и других писателей, таких как его друг Теофиль Готье, реальным фактом, а сам Бальзак был живым подтверждением концепции месмеризма. Готье, который использовал сюжеты с гипнозом во многих своих книгах, говорил о Бальзаковском «подобном молнии взгляде, таком сверкающем, таком заряженном магнетизмом», он уговаривал Бальзака использовать его силу для покорения женщин. Неудивительно, что Бальзак интересовался силой воли, учитывая его собственный выдающийся резерв этого качества. Он верил, что каждому из нас при рождении достается определенное количество этого магнетизма, и что он сжигается в процессе использования и его уже нельзя восстановить. Во многих отношениях его романы можно расценивать как эксперименты, в которых он изучает различные пути, на которых его герои тратят свой жизненный флюид¹. На Бальзака всегда производила глубокое впечатление абсолютная, беспощадная воля. Возможно, наиболее четко чувство Бальзака выражается в словах амбициозного Растиньяка, который, глядя на Париж из окна своего чердака, говорит: «Посмотрим, кто кого!» Но Бальзак интересовался и другими, более тонкими свойствами воли. В «Луи Ламбере», своём идеализированном автопортрете, Бальзак изображает молодого человека с почти галлюцинаторной силой воображения. Открывая для себя мир литературы, Луи как будто впервые открывает самого себя. Чтение становится «разновидностью голода, который ничто не может утолить». «В любое время, по своему желанию, — говорит рассказчик — сам Бальзак, — я Moiy опустить завесу перед своими глазами. Потом, внезапно, я вижу внутри себя камеру обскура¹⁰¹¹, где обычные предметы воспроизводятся в более чистой форме, чем та, в которой они впервые возникли перед моими внешними органами чувств». «Когда я читал о сражении под Аустерлицем… я видел каждый эпизод. Грохот пушек, крики сражающихся людей звенели в моих ушах и заставляли меня ощущать внутренний трепет…»

Несомненно, Луи открыл гофмановский «другой мир» — воображение. И всё же романтический пессимизм заставил Бальзака убить Луи, жертву тех самых магнетических сил, которые уносили его за пределы обыденности. Бальзак верил, что слишком интенсивное использование витального флюида ведет к смерти, и — вновь — его собственная бурная судьба подтверждает эту мысль. Это направление, которое романтический оккультизм принял с течением времени в девятнадцатом столетии. На смену идеям Блейка и Гёте о том, что внешний мир может быть трансформирован в другой мир с помощью воображения, пришло убеждение, впервые высказанное Новалисом, что этот мир является ловушкой или по крайней, мере сферой слишком грубой и несовершенной для чувствительных душ* подобных душам поэтов-романтиков. Поэтому следует уходить от этого мира, и лучшим способом сделать это является, конечт но, смерть.