Темная половина

Близнецы уже давно научились ползать, а в последний месяц пытались вставать на ножки, держась за ближайший устойчивый (а иногда и не очень устойчивый) предмет. Лучше всего подходили журнальный столик и ножка стула, но годилась и пустая картонная коробка, по крайней мере пока кто-то из близнецов не наваливался на нее всем весом и она не ломалась или не опрокидывалась вверх дном. Способность доводить себя до беды хорошо развита у малышей в любом возрасте, но в восемь месяцев, когда ползать уже неинтересно, а ходить еще лишь предстоит научиться, дети переживают золотой век напастей и катастроф.

Под вечер, где-то без четверти пять, Лиз выпустила малышей на пол, чтобы они поиграли в ярком квадрате света под окном. Минут десять они уверенно ползали и нетвердо стояли (последнее сопровождалось радостным гуканьем, обращенным к родителям и друг к другу), а потом Уильям поднялся на ножки, держась за край журнального столика. Оглядевшись по сторонам, он торжественно помахал правой рукой. Это напомнило Тэду кадры старой кинохроники, где дуче обращается к народу с балкона, выходящего на площадь. Потом Уильям схватил со столика мамину чашку и вылил на себя остатки чая, прежде чем шлепнулся на попку. К счастью, чай был холодный, но Уильям не выпустил чашку и умудрился так стукнуть себя по нижней губе, что на ней показалась кровь. Он громко расплакался. Уэнди тут же присоединилась.

Лиз подхватила его на руки, осмотрела, закатила глаза на Тэда и унесла Уилла наверх, чтобы успокоить его и промыть рану.

— Присмотри за принцессой, — сказала она, уходя.

— Ага, — отозвался Тэд, но он давно понял (и сейчас ему предстояло в этом убедиться), что в золотой век напастей и катастроф подобные обещания не стоят практически ничего. Уильям ухитрился схватить чашку буквально под носом у Лиз, а Тэд увидел, что Уэнди вот-вот грохнется с третьей ступеньки лестницы, когда уже ничего нельзя было сделать.

Тэд рассматривал журнал — не читал, а просто лениво листал, глядя на фотографии. Закончив с одним журналом, он пошел взять другой, из плетеной корзины, стоявшей рядом с камином и служившей газетницей. Уэнди ползала по полу, забыв о слезах еще прежде, чем они высохли на ее пухлых щечках. Она тихонько пыхтела себе под нос — пф-пф-пф, — как всегда делали близнецы, когда ползали. Иногда Тэд задумывался, что, возможно, любое передвижение ассоциируется у малышей с легковыми и грузовыми автомобилями, которые они видят по телевизору. Он присел на корточки, перебрал журналы, лежавшие в корзине, и наконец вытащил «Харперс базаар» месячной давности, просто так, безо всякой причины. Ему вдруг пришло в голову, что он ведет себя как человек в приемной у стоматолога в ожидании, когда его позовут в кабинет, чтобы вырвать зуб.

Он обернулся, и Уэнди уже была на лестнице. Она забралась ползком на третью ступеньку и теперь поднималась на дрожащие ножки, держась за столбик перил. Заметив, что Тэд на нее смотрит, она улыбнулась ему и сделала величавый жест рукой. При этом все ее тельце опасно наклонилось вперед.

— Господи, — выдохнул Тэд и поднялся так резко, что в коленях хрустнуло. Уэнди шагнула вперед с края ступеньки и отпустила столбик. — Уэнди, не надо!

Он перелетел через всю комнату одним прыжком и почти успел. Но он был неуклюжим и зацепился ногой за ножку кресла. Оно опрокинулось, и Тэд растянулся на полу. Уэнди сорвалась со ступеньки с испуганным тоненьким криком. Ее тельце слегка повернулось в воздухе. Тэд попытался схватить ее, стоя на коленях, и промахнулся на добрых два фута. Правая ножка Уэнди задела нижнюю ступеньку, а головка с глухим стуком ударилась о пол, покрытый ковром.

Она закричала, и прежде чем подхватить ее на руки, Тэд еще успел подумать о том, как страшно звучит детский крик боли.

Сверху донесся испуганный голос Лиз:

— Тэд?

Потом послышались торопливые шаги.

Уэнди пыталась заплакать. Первый крик боли вытолкнул весь воздух у нее из легких, и сейчас наступил этот страшный, растянувшийся в вечность момент, когда она пыталась разомкнуть грудь и набрать воздух для следующего крика. Когда этот крик прозвучит, у всех полопаются барабанные перепонки.

Если он прозвучит.

Он держал ее, тревожно вглядываясь в ее сморщенное, налитое кровью личико. Оно стало почти лиловым, за исключением красной отметины в форме большой запятой на лбу. Господи Боже, а если она умирает? А если она задохнется, не сумев сделать вдох и выдавить крик, застрявший в легких?

— Кричи, черт! — заорал он на нее. Господи, это лиловое личико! Эти вытаращенные изумленные глазенки! — Кричи!