Темная половина

— Звучит нелепо, да? — Судя по голосу, Притчард был ужасно доволен собой. — Я никогда никому не рассказывал, но именно так все и было, о чем сохранились документальные свидетельства. Об этом даже писали в газете, на первой странице бергенфилдского «Курьера» была статья с фотографией. Двадцать восьмого октября тысяча девятьсот шестидесятого года в два часа дня огромная стая воробьев влетела в западное крыло окружной больницы. Там тогда располагалось отделение реанимации, и, понятно, туда же после операции отвезли мальчика Бомонта. Разбилось множество окон, и из здания потом вымели целую гору мертвых воробьев, больше трехсот штук. В той статье было еще интервью с орнитологом. Он говорил, что западное крыло окружной больницы состоит почти сплошь из стекла, и, возможно, птиц привлек яркий свет солнца, отраженный в стекле.

— Так не бывает, — сказал Алан. — Птицы летят на стекло, только когда они его не видят.

— Насколько я помню, то же самое сказал журналист, бравший интервью, и орнитолог ответил, что в стаях птиц проявляется стадный инстинкт. Нечто вроде групповой телепатии, объединяющей разумы отдельных особей — если можно сказать, что птицы вообще разумны, — в единый коллективный разум. Как у муравьев-фуражиров. Он говорил, что если один воробей из стаи решил лететь на стекло, все остальные, возможно, просто последовали за ним. Меня уже не было в здании, когда это случилось. Я закончил с Бомонтом, убедился, что ПЖВ стабильны…

— ПЖВ?

— Показатели жизненно важных функций, шериф. Потом я поехал играть в гольф. Но я знаю, что эти птицы изрядно перепугали всех, кто был тогда в западном крыле. Двоих человек ранило осколками стекла. Я, в общем, мог бы принять объяснения орнитолога, но этот случай никак не шел у меня из головы… потому что я знал о сенсорных предвестниках юного Бомонта. Это были не просто птицы, а совершенно определенные птицы, а именно — воробьи.

— Воробьи снова летают, — пробормотал Алан в ужасе и растерянности.

— Что вы сказали, шериф?

— Нет, ничего. Продолжайте.

— На следующий день я расспросил его об этих симптомах. Иногда после операции, устраняющей причину болезни, у пациентов случается локализованная амнезия относительно сенсорных предшественников. Но не в данном случае. Бомонт прекрасно все помнил. Он не только слышал, но и видел птиц. Птицы повсюду, как он говорил. На крышах домов, на лужайках, на улицах Риджуэя, района Бергенфилда, где он тогда жил. Я настолько заинтересовался, что даже проверил его медицинскую карту и сравнил записи с отчетом об инциденте. Стая воробьев атаковала больницу примерно в два ноль пять. Мальчик очнулся в два десять. Может, чуть раньше. — Помолчав, Притчард добавил: — Собственно, одна из сестер реанимационного отделения говорила, что, как ей кажется, мальчика разбудил звон бьющегося стекла.

— Ого, — тихо проговорил Алан.

— Да, — сказал Притчард. — «Ого» как оно есть. Я молчал об этом долгие годы, шериф Пэнгборн. Вам мой рассказ как-то поможет?

— Не знаю, — честно ответил Алан. — Возможно. Доктор Притчард, может быть, вы не все ему вырезали… в смысле, если там что-то осталось, оно могло снова начать расти.

— Вы говорили, он прошел неврологическое обследование. Ему делали томографию?

— Да.

— И рентгенограмму черепа, разумеется.

— Да.

— И если не было выявлено никаких патологий, это значит, что их там нет. Со своей стороны я могу вас заверить, что мы удалили все.

— Спасибо, доктор Притчард. — Алану было трудно выговаривать слова; губы онемели, и он их почти не ощущал.

— Вы же расскажете мне, что случилось, обстоятельно и подробно, когда все разрешится, шериф? Я был с вами откровенен и, кажется, заслужил небольшую ответную любезность. Я страшно любопытный.

— Расскажу, если смогу.

— Большего я не прошу. Ну что ж, возвращайтесь к своей работе, а я вернусь к своему отдыху.

— Надеюсь, вы с женой хорошо проводите время.

Притчард вздохнул.

— В моем возрасте приходится прилагать все больше и больше усилий, чтобы проводить время хотя бы приемлемо, шериф. Раньше мы любили походы, но, думаю, на следующий год останемся дома.

— Я очень вам благодарен, что вы нашли время перезвонить. Спасибо еще раз.

— Не за что. Я скучаю по своей работе, шериф Пэнгборн. Не по таинствам хирургии — ремесло, оно и есть ремесло, — а по великой загадке и тайне. Тайне разума. Вот что меня всегда волновало.

— Могу себе представить, — согласился Алан, но подумал, что был бы счастлив, если бы в его жизни на данный момент было поменьше загадок и тайн. — Я свяжусь с вами, когда и если все… прояснится.

— Спасибо, шериф. — Он помедлил и спросил: — Для вас это действительно важно, да?

— Да. Для меня это важно.

— Мальчик, которого я помню, был очень славным. Сильно напуганным, но славным. Что он за человек?

— Думаю, он неплохой человек, — ответил Алан. — Может, немного холодный, слегка отстраненный, но все равно неплохой. — Он умолк на мгновение, а потом повторил: — Я так думаю.

— Спасибо. Ладно, больше не буду вас отвлекать. До свидания, шериф Пэнгборн.