Темная половина

Один конец качелей поднимается вверх, а другой должен опуститься вниз. Просто еще один закон природы, мой мальчик. Просто еще один закон природы.

Интересно, снаружи уже стемнело? Тэд думал, что да — уже стемнело или вот-вот стемнеет. Он взглянул на часы, но это не помогло. Они остановились на без четверти пять. Впрочем, время не имеет значения. То, что он собирался сделать, надо делать уже совсем скоро.

Старк затушил сигарету в переполненной пепельнице.

— Хочешь продолжить или сделаем перерыв?

— А почему бы тебе не продолжить? — спросил Тэд. — Думаю, ты сумеешь.

— Да, — сказал Старк. На Тэда он не смотрел. Он не видел ничего, кроме слов, слов и слов. Он провел рукой по своим светлым волосам, к которым уже возвращался их прежний блеск. — Я тоже думаю, что сумею. На самом деле я это знаю.

Старк снова начал писать. Он на миг поднял взгляд, когда Тэд встал и пошел за точилкой, но потом снова уткнулся в блокнот. Тэд заточил карандаш так, что стержень стал острым, как иголка. Возвращаясь к столу, он достал из кармана птичий манок, который дал ему Роули. Зажав манок в кулаке, Тэд уселся за стол и уставился на свой блокнот.

Вот оно; время пришло. Он знал это так же доподлинно и так же точно, как знал на ощупь свое собственное лицо. Вопрос только в том, хватит ли ему духу исполнить задуманное.

В глубине души он не хотел делать этого; он все еще рвался писать книгу. Но он с удивлением понял, что это желание уже не настолько сильно, как в самом начале, когда Лиз с Аланом вышли из кабинета, и он думал, что знает почему. Происходило разделение. Что-то вроде бесстыдной пародии на рождение. Это была уже не его книга. Алексис Машина перешел к тому, кому он принадлежал изначально.

По-прежнему крепко сжимая в левой руке птичий манок, Тэд склонился над своим блокнотом.

Я — провожатый, — написал он.

Неугомонное шебуршение птиц наверху вдруг затихло.

Я — тот, кто знает, — написал он.

Весь мир как будто застыл, прислушиваясь.

Я — тот, кому принадлежат воробьи.

Он остановился и взглянул на своих спящих детей.

Еще три слова, подумал он. Всего три слова.

И он понял, что хочет написать их больше, чем все слова, написанные им за всю жизнь.

Он хотел сочинять истории… но больше этих историй, больше чудесных картинок, которые ему иногда показывал третий глаз, он хотел быть свободным.

Еще три слова.

Он поднес левую руку ко рту и зажал в губах птичий манок, как сигару.

Не смотри на меня, Джордж. Не смотри на меня сейчас, не выглядывай из того мира, который ты создаешь. Не сейчас. Боже милостивый, не дай ему выглянуть в реальный мир.

На чистой странице своего блокнота он написал слово «ПСИХОПОМПЫ» — твердой рукой, заглавными буквами. Обвел его в кружок. Потом прочертил стрелку вниз, а под ней написал: «ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ».

Снаружи поднялся ветер — только это был не ветер, а шелест миллионов перьев. И он же зазвучал в голове Тэда. Внезапно его третий глаз широко распахнулся, так широко, как никогда прежде, и Тэд увидел Бергенфилд, штат Нью-Джерси, — пустые дома, пустынные улицы и бледное весеннее небо. Он увидел воробьев, повсюду. Их было много, чудовищно много. Мир, в котором он вырос, превратился в огромный вольер для птиц.

Только это был не Бергенфилд.

Это был Эндсвиль.

Старк прекратил писать. Его глаза распахнулись во внезапной, запоздалой тревоге.

Тэд сделал глубокий вдох и дунул. Птичий манок, который дал ему Роули Делессепс, издал странный пронзительный свист.

— Тэд? Что ты делаешь? Что ты делаешь?

Старк попытался вырвать у Тэда манок. Но прежде чем он успел к нему прикоснуться, раздался громкий хлопок, и манок раскололся во рту у Тэда, поранив ему губы. Этот звук разбудил близнецов. Уэнди расплакалась.

Шелест крыльев снаружи превратился в рев.

Воробьи летели.

3

Услышав плач Уэнди, Лиз бросилась к лестнице. Алан на мгновение замешкался у окна, завороженный тем, что происходило на улице. Земля, деревья, озеро, небо — все исчезло за плотной живой завесой из воробьев. Они взлетели все разом и затмили собой все окно, сверху донизу.

Когда первые птицы принялись биться в армированное стекло, Алан очнулся.

— Лиз! — закричал он. — Лиз, ложись!

Но она не собиралась ложиться; ее ребенок плакал, и она не могла думать ни о чем другом.

Алан бросился к ней, развив почти сверхъестественную скорость — у него тоже был свой маленький секрет, — и сбил ее с ног как раз в ту секунду, когда вся стеклянная стена взорвалась осколками под весом двадцати тысяч воробьев. За ними последовало еще двадцать тысяч, и еще двадцать тысяч, и еще. В мгновение ока воробьи заполнили всю гостиную. Они были везде.