Существует также юридическое вмешательство — преследование после этнической войны за уже совершенные преступления. В настоящее время действуют два суда ООН по военным преступлениям, созданные для конкретных случаев. Они представляют собой шаг вперед по сравнению с аналогичными судами, существовавшим ранее, поскольку, в отличие, например, от Нюрнбергского трибунала, они не опираются на нормы правосудия, выработанные победителями. Оба суда работают медленно, и суду по Руанде решительно не хватает средств. Суд по Югославии преследовал преступников, представлявших все стороны конфликта. Это не относится к суду по Руанде. Планировался также суд по Камбодже, но процесс его создания увяз в долгих переговорах. Некоторые страны изменили свое законодательство, чтобы разрешить преследование проживающих там иностранных граждан, совершивших свои преступления в других странах. Благодаря этому, удалось предать суду и осудить четырех руандийцев в Бельгии в июне 2001 г. Охота за генералом Аугусто Пиночетом в 2000–2001 гг. не увенчалась привлечением его к суду, но укрепила международное сотрудничество в будущих усилиях по поимке международных преступников. Действительно, большинство членов ООН поддерживает создание международного уголовного суда на постоянной основе, и такой суд в принципе готов действовать.
Такие суды могут наказывать за злодеяния, совершенные в прошлом, и принимать решения, закладывая международные нормы, которые никто не вправе нарушать. Такие функции, безусловно, полезны. Тем не менее случаи, рассмотренные в этой книге, наводят на мысль о двух ограничениях. Во-первых, предпосылкой работы таких судов является элитарная теория преступлений. Если они не получат огромных денег, они смогут вести дела лишь ничтожного числа исполнителей преступлений. А ведь в события, рассмотренные в этой книге, были вовлечены тысячи преступников. Судам приходится действовать весьма избирательно, но избирательность основана на том, кто легко попадает к ним в руки и кто действовал достаточно открыто, чтобы у преступлений оказалось много свидетелей. В сообществе, замешанном в этнических чистках, выборочный подход создает ощущение, что судебное преследование несправедливо, а это затрудняет примирение. Международные процессы посылают сигналы и наказывают небольшое число людей, но они не могут осуществлять правосудие в более общем плане. Национальные суды способно действовать быстрее и с меньшими затратами против большого числа преступников, но проводимое ими судопроизводство может показаться упрощенным. К тому же на таких процессах победители судят побежденных, что ставит под угрозу возможность примирения. Массовые суды «гакака» в Руанде, хотя и не отдают судебным фарсом, все же вызывают неловкое чувство. Комиссии по установлению истины и примирению, существовавшие в Южной Африке, лучше справляются с задачей примирения, но мало кто думает, что массовых убийц нужно прощать, даже если кажется, что они раскаиваются.
Как показывают примеры, рассмотренные в книге, маловероятно, что суды остановят радикалов перед совершением преступлений. Страх судебного преследования вряд ли подействовал на идеологически мотивированных лидеров (таких, как Гитлер или Пол Пот) — тогда как лидеры, в большей степени зависящие от стечения обстоятельств, чем от идеологии (такие, как Милошевич или младотурки), чувствуют, что не контролируют свою судьбу и что ставки в игре слишком высоки. Если они проиграют, они все равно погибнут; если они выиграют, риск будущих преследований бледнеет перед их будущим триумфом как спасителей нации. Рядовые исполнители добавляют к этим соображениям резоны обычных уголовников: не пойман — не вор; если я буду орудовать в маске или убью всех свидетелей, мне ничего не угрожает. Изнасилования преследовать легче, поскольку большинство жертв остаются в живых и хорошо помнят насильника. Тем не менее суд в Аруше и суды в Руанде никого не останавливают. Основные исполнители преступления из народа хуту бежали в Конго и с тех пор продолжают творить беспредел уже там. В течение десятилетия работы судов противоборствующие силы в Конго довели до гибели от трех до четырех с половиной миллионов мирных жителей.