Темная сторона Петербурга

И тут наконец вспыхнули люминесцентные трубки дневного света под потолком.

– Здоровенный же бугай, – тяжело дыша, сказал сзади Штерн.

– Кто?! – дернувшись на звук его голоса, крикнул я. Ординатор Семагин, дылда и атлет, громоздился кулем у моих ног. – Кто?!

– Ты, ты, Алеша, – успокаивающе похлопав меня по спине, сказал старик. – Просто… Попович какой-то, со Змей Горынычем вкупе. Иди сюда.

Я действовал чисто инстинктивно.

Юлия Александровна, всего минуту назад отчаянно противостоявшая убийце, неожиданно сомлела – то ли от значительной кровопотери, то ли от пережитого потрясения. Я поднял ее и понес к лифту. У нее оказались две глубокие раны на предплечьях и груди – по счастью, не колотые, а резаные. Сильнее пострадали руки – она отбивалась от нападения, загораживая руками лицо.

В приемном покое ей оказали немедленную помощь. На всякий случай вызвали даже бригаду реанимации. Когда ее положили на носилки, она мне улыбнулась.

И я поразился – насколько же предубежденным болваном надо быть, чтобы не заметить того, что так ясно увидел я теперь. Никакая она не стерва и не карьеристка. И нет у нее пузатого мужа-коммерсанта. Вообще никого нет. Есть одиночество, жуткое, арктическое одиночество, колючая полярная ночь и страх, что так вот и жизнь пройдет, а рассвет никогда не наступит.

Страх, унизительный, попирающий гордость. Отсюда и холод. Стоит ли за это винить женщину?

Ординатора забрал вызванный Штерном наряд милиции.

– Думаю, этот тип скоро вернется к нам, – сказал Штерн, задумчиво глядя, как уводят несостоявшегося убийцу. – Экспертизы, проверки, следователи. Ну а потом – снова у нас. В другом уже качестве. Без отпусков и отгулов, без выговоров и премий.

Я поглядел на Штерна в упор.

– А вы-то откуда здесь взялись, Альфред Романович?

Старик ухмыльнулся.

* * *

Следователи обыскали квартиру Семагина и обнаружили пропавший дневник Вадима Кровяника. Ординатор выкрал его из больничного архива и потом дополнял собственными записями, путая свою биографию с биографией Радкевича.

Лондонского маньяка Джека-потрошителя оба безумца полагали не просто своим духовным предтечей, но чем-то вроде предыдущего воплощения.

– Откуда такие странные фантазии? – удивлялся я. Пытаясь ответить на мой вопрос, Штерн пространно разглагольствовал, приплетая, на мой взгляд, идеи не менее бредовые.

– Знаешь ли, Алексей, ведь медицина сама по себе… Вот в первоначальном случае – я имею в виду историю с Джеком-потрошителем – тоже подозревали медика. Говорят, это был человек образованный, из высшего общества. Никто ничего не доказал, но, когда его изолировали в заведении для душевнобольных, убийства прекратились.

Видишь ли, мы не задумываемся, какое это тяжелое бремя – постоянно заглядывать в глаза безумию…

– Но есть же методики! Супервизии… Они для того и придуманы, – вяло возражал я. – И что же они не сработали?

– Ну да, ну да, – соглашался старик, скептически покачивая головой. – Однако…

Но тут я вцепился в Штерна с другой стороны.

– А как вы догадались, что Миша Новиков здесь ни при чем?

Штерн удивился:

– Ну, во-первых, все-таки при чем… А во-вторых, помнишь, когда мы разговаривали о Радкевиче и Джеке-потрошителе в кабинете главного? Я тогда еще удивился, что это Семагин так скромно молчит. Я ведь помню, что он писал какую-то работу о расстройствах личности, в связи с чем постоянно торчал в архиве. С Семеновым нашим подружился, таскал ему водку… И много чего разыскал. В частности – историю болезни Радкевича. Ты помнишь Семенова? Вот-вот… А потом, каюсь, ведь это я рассказал Семагину о Радкевиче. Он страшно увлекся тогда этой темой. Такой энтузиазм… И вдруг – абсолютное равнодушие. Мне оно показалось не совсем искренним. Я насторожился. И вот…

– У меня вопрос: почему именно Семагин? Я имею в виду сумасшествие, – удивлялся я. – Он казался таким… обычным. Атлет. Косая сажень в плечах. Этакий жеребец-производитель. Совсем не тот психотип, чтобы…

– Психотип! Да кто ж знает, почему это происходит?! Не вам бы, голубчик, такое говорить. Читали вы доктора Чехова? У него частенько медики сходят с ума. И у других…

– Так то литература!

– Литература – не значит «вранье», – рассердился Штерн. – По нашему ведомству как-то видел статистику – вот это, знаешь ли, цифры! Вдумайся, человече: нас, психиатров, сама профессия в боги рядит – судить о душе – это ли не палачество? Это ли не бремя непереносимое, не груз для сердца? Не кара, в конце концов?

– Что-то вы как-то пессимистично, – не соглашался я.

– А что, по-вашему, способно противостоять реальному злу в нашей сфере? Супервизии ваши, что ли? Молоды вы, голубчик… Нет, я настаивать не хочу. Но все же предупреждаю, как старший по цеху, так сказать. Наш брат просто обязан иметь за душой хоть что-то еще, кроме голой теории. Какое-то, как бы это выразиться, санирующее мировоззрение. Блокировку. Если сказать иначе – веру.