Темная сторона Петербурга

– Проигрался?! – разлепив сухие губы, воскликнул Мокеев. – Да ничего подобного! Ха! Поставьте меня, – скомандовал он трактирщику.

Тот, увидав, что клиент уже достаточно пришел в себя, усадил Мокеева на кровать и, ворча и отряхивая руки, отошел в сторонку. А Платона тем временем несло на волне вдохновения.

– Разве с проигрыша пьют? – втолковывал он приятелю. – Да я выиграл немыслимую сумму в пятницу! Хотите знать – как? История весьма занимательная, уж вы мне поверьте.

Заметив, как до черноты расширились зрачки Грозульского, Платон понял, что рыбка угодила на крючок и надо только подсечь ее одним решительным движением, войдя в воду… Кстати, о воде.

– Дайте же мне, черт возьми, воды! – закричал он хозяину. И, повернувшись к раскрывшему рот Грозульскому, доверительно попросил: – Друг мой, закажите мне сейчас немедленно завтрак, прошу вас. Все пропил, ни копейки при себе теперь нет… Но отплачу! Ради нашего приятельства так и быть – вам одному открою свой секрет. Позвольте мне только слегка подкрепить свои силы. Все дело, знаете ли, в рубле! Всего лишь одна ставка…

– Шампанского? – предложил трактирщик, почуяв перемену ветра. И не прогадал.

* * *

Пустив слух о необыкновенной удаче, которую якобы принесла ставка на рубль, подписанный самоубийцей Брутом, находчивый игрок Мокеев сумел в течение нескольких дней вернуть проигранную сумму. Для этого ему пришлось войти в сговор с несколькими менялами государственного банка, но это было совсем не трудно.

Азарт ведь не есть свойство какой-либо одной отдельной игры, азарт – качество игрока. И он проявляет его в полной мере, как бы ни менялись условия.

В течение нескольких лет все петербургские картежники и завсегдатаи лошадиных бегов регулярно выкупали рублевые ассигнации, подписанные самоубийцей Брутом. Цена брутовскому рублю в черных кассах установилась невероятная: двадцать пять рублей за один «счастливый».

Государство даже вынуждено было пресекать ажиотаж, публикуя сообщения с опровержением слухов о чрезвычайной якобы редкости брутовского рубля.

Но суеверия всегда сильнее веры: они ближе, как своя рубашка к телу, нежели холодные суждения головы, не основанные на иррациональной русской «авось-философии».

Слава игроцкого рубля-талисмана после революции сошла на нет, но не увяла окончательно. И по сию пору можно сделать состояние[13], продав заповедную ассигнацию: коллекционеры дают до тысячи долларов за один такой рубль.

Ходят такие слухи. А уж кто их распускает – совершенно неизвестно.

Может, сам Брут?

Тень

Финляндский вокзал

После знаменитой реконструкции Финляндского вокзала от прежнего здания уцелела всего лишь одна стена. Выглядит это чарующе и странно: будто бы прошлое выглядывает в окошко современности. А ведь когда-то здесь случалось и наоборот.

* * *

– Итак, господа. Я пригласил вас сюда с тем, чтобы… э-э-кхм…

Заместитель начальника Финляндского вокзала Ионов увидал ехидные улыбочки на лицах приглашенных представителей прессы и осекся.

Пожалуй, фраза, которой он намеревался открыть собрание, и в самом деле попахивала эпигонством. И если это давало повод для шуток, то получалось нехорошо. Поскольку дело, которое требовалось теперь обсудить, вокзальное начальство отнюдь не забавляло. Дело было возмутительным.

Ионов оглядел собравшихся и, насупившись, сказал:

– Подозреваю, что здесь чей-то розыгрыш. Но поелику происходящее весьма мешает работе железной дороги, да уже не первую неделю, я вынужден…

В дверь кабинета постучали.

– Войдите! – крикнул Ионов.

На пороге появились двое в форме сотрудников железной дороги – маленький, с испуганным лицом, и высокий, угрюмый, с аккуратно стриженной бородой.

– Пожалуйста. Свидетели. Дежурили позавчера. Григорьев и Зимин. Задавайте вопросы, – предложил заместитель начальника вокзала. Поднялся из-за стола и, подойдя к высокому, закругленному сверху окошку, принялся равнодушно обозревать площадь.

– Приступим! – Высокий юноша в костюме из клетчатой шотландской шерсти обрадовался и, вынув из кармана карандаш, постучал им по черному кожаному блокнотцу, пристроенному небрежно на коленке.

Юноша прозывался Аркадий Перепелко. Как репортер, он писал для еженедельного питерского листка «Обыватель» и был уже довольно известен обществу в качестве человека деятельного и прогрессивных взглядов.

– Ну, что тут у вас произошло? – нацелив карандаш в сторону маленького Зимина, который выглядел моложе своего напарника, спросил Аркадий Перепелко.

Двое железнодорожников, стоя посреди кабинета, переглянулись.

– Дак, это… того… Мы уж все рассказали. И городовому даже, – застенчиво переминаясь с ноги на ногу, сказал Зимин. Бородатый Григорьев молча кивнул.

Вид у обоих был смущенный.

Аркадий Перепелко посмотрел на железнодорожных служителей строго и с прищуром. Он намеревался как можно быстрее разоблачить явно сочиненный сотрудниками вокзала «феномен», но тут влез солидный господин с бакенбардами – представитель консервативного издания «Голос».

– Скажите-ка, голубчик, какие э-э-э… чувства… или ощущения…