Темная сторона Петербурга

— Не уходите, прошу вас, — повторил человек. — Вы ведь тоже ночного ждете?

Голос — молодой мужской, не похожий на голос репортера Перепелко и ни на какой другой, знакомый Лидочке, — звучал совсем рядом, но был слаб, почти безжизнен. Лидочка перевела дыхание. Тот, кто говорит так вежливо и тихо, вряд ли может быть опасен.

Безумный шепот, доносившийся из дальнего угла, пугал ее сильнее, чем этот странный, неизвестно откуда взявшийся человек.

Но что все-таки произошло? Где все?

— Вы не знаете, почему свет погас? — робко спросила она у невидимого собеседника.

— Да разве теперь что-нибудь поймешь? — ответил тот. — Я только что с фронта. Пока раненым в госпитале валялся, тут вон какая заваруха. Все бегут…

— Раненый? С ка… кого фронта? — не поняла Лидочка.

— С Западного. Из-под Ревеля, — ответил невидимка. — А вы, барышня, с Петрограда бежите?

— Я? — удивилась Лидочка. — Нет. Я в Петербурге живу. А зачем бежать?

Истеричный шепот в углу усилился и стал громче. Лидочка поежилась.

Что-то в разговоре промелькнуло такое, несколько малопонятное, отчего ей вдруг стало не по себе. Да точно ли она проснулась?

— Что же вы такое спрашиваете, милая барышня? — удивился собеседник. — Зачем бежать? Так ведь России-матушке кровь пустить решили. Вот от кровищи-то и бежать, — выдохнул человек в темноте, и Лидочке сделалось окончательно страшно.

Так страшно ей было когда-то в детстве, после рассказанных нянюшкой сказок о медведе на липовой ноге, когда скрипели старые половицы в доме и кровь в жилах стыла от малейшего шороха за стеной.

Она вскочила со скамьи, но холодные пальцы схватили ее за локоть, остановили, притянули назад.

— От кровищи беги, — сказал шепотом невидимый. — Русь теперь вся на крови, спасенья не будет. Петроград бежит. И тебе бежать надо!

Перепуганная Лидочка отчаянно принялась выдираться из обхвативших ее рук, пища и царапаясь со страху.

Высвободив левый локоть, она рванулась вправо, повернувшись, наконец, лицом к своему противнику — и застыла.

Дело в том, что никакого лица у ее противника не было. И даже неясной человеческой фигуры барышня не разглядела в темноте — вместо всего этого сгусток белого светящегося тумана колыхался перед глазами Лидочки.

— Беги, — сказал туман. И Лидочка побежала.

Но, сделав всего пару шагов, задела что-то мягкое и вместе с этим мягким грохнулась на пол.

Дрожащая красная ладонь возникла вдруг из темноты и поплыла навстречу, приблизилась к Лидочкиному лицу и отодвинулась, открыв перепуганной курсистке страшную бородатую физиономию, запаленную как будто огнем свечи.

— Барышня? Живая?!

Дико глядя на колышущееся пламя и не узнавая обратившегося к ней человека, Лидочка отвернулась, попыталась встать. И только тогда поняла, на что мягкое ее угораздило свалиться — господин Ревунов со своими внушительными бакенбардами а-ля Александр Освободитель валялся зачем-то на полу, пенсне его было разбито, лицо окровавлено и руки холодны.

Научный обозреватель «Голоса» был мертв.

* * *

Тем и закончилось неудачное расследование на Финляндском вокзале.

Как выяснила потом уголовная полиция, смерть господина Ревунова произошла по естественным причинам — научного последователя спиритуализма хватил удар. Сердце не вынесло общения с потусторонним миром. Упав, он поранил лицо осколками пенсне.

Аркадий Перепелко после дежурства на вокзале совершенно переменил прежние материалистические взгляды. Он обратился к церкви и принял послушание в одном из северных мужских монастырей. Седая прядь, появившаяся в те дни в его буйной каштановой шевелюре, наконец-то придала желаемой внушительности его юному облику.

Полностью покрыться сединами Аркашиной голове не довелось — сам ее обладатель погиб гораздо раньше. Сгинул, как многие сгинули в революционной России. Как и предсказывал таинственный призрак, говоря об утопленной в крови стране.

Лидочка Зайцева оправилась от потрясения главным образом благодаря родителям, которые, испугавшись за дочь, совершенно взбунтовались, восстали против ее прогрессивных взглядов на женскую роль в обществе и отправили поправлять здоровье в провинциальную глушь, в имение двоюродной сестры под Тверью.

Там Лидочка познакомилась со своим будущим мужем — молодым военврачом Михаилом Лакшиным.

Когда в 1914 году она, плача, провожала его на открывшийся в Европе фронт Первой мировой войны, случайно ей довелось увидеть, как двое служащих вокзала меняли табличку с названием города. Следуя патриотическому указу царя, прежнее, в германской манере, название столицы повсеместно переименовывали на отечественный и более в славянском духе «Петроград».

— Смотри, Миша, — испуганно сказала Лидочка своему жениху. — Никуда не уезжали, а уже живем в другом городе. И как будто даже в другой стране…

Она смутно припомнила происшествие на Финляндском вокзале.

Но, по счастью, ни тогда, ни потом ей не открылось, как много слез ожидает ее впереди в этом другом городе, в совсем другой стране, где ей вскорости предстояло жить.

ДОМ ДВОЙНИКОВ

Невский пр., 41,

дом Белосельских-Белозерских