Темная волна. Лучшее 2

Обычная девка. Хотя какая же она девка? Гулящая. Только прикрывается романтическим флером и выдуманными именами… Старуха выудила из сознания девушки обрывки фраз, цитаты из фильмов и книг, имена, картинки. Холодные рассветы Тересы Мендоса, пропахнувшие чужым мужским потом простыни Пилар Тернера. Но если копнуть глубже, ввинтить болт покрепче, то за всей этой мишурой блеснет лезвие опасной бритвы с потеками крови.

Ведьма ухмыльнулась. Еще глубже, еще ниже. Все твари, знания о которых почерпнуты из массовой культуры, драли эту мелкую прошмандовку в самых невероятных сплетениях и позах. Видела ведьма и то, что именно внутренняя готовность принять сверхъестественное помогла девушке не сойти с ума, когда ей открылась изнанка мира. Старуха выудила из ее головы любимую фразу: «не верю, но допускаю, что это существует».

– Я не еврейка, – только и смогла прошептать Рита, а в мозгу так и замелькали все те лица и морды (вампиры, оборотни, да и черти, чего уж теперь таить), что рисовало воображение, когда реальность отказывалась быть краше, чем фантазия.

– Прапрадед у тебя жид. Капелька жидовской крови свое дело сделала.

– Бред, все так делают, почему меня… – Она снова не успела договорить.

– А чёй-то нет? – лицо старухи стало суровым; глумливая улыбочка, что блуждала в уголках сморщенных губ, пропала. – Ты ко мне за причинами пришла или за лекарством?

– За лекарством.

Рита пыталась собрать мысли воедино. Склеить расколотую вазу бытия и собственной сущности по осколкам. Отгоняя мысли, назойливые, как мухи, что все это галлюцинация, кошмар, – а она сейчас в уютной палате с мягкими стенами. Но даже если и в палате, то лекарство ей нужно точно, а вопрос «почему?» и впрямь не так важен.

– За лекарством, – повторила она.

– Понравилась ты этому черту, кровь твоя ведьмовская его приворожила. Да ты не таращься (Рита хотела было сказать, что она и не ведьма, но старуха ее опередила), ублажаешь мужиков ты славно… Или еще чем приворожила, разницы никакой нет. Главное, пока ты его в себя не примешь, да не в фантазии, а во плоти, тебе от него не избавиться. Или дурой станешь, или пенькой шейку обмотаешь. Потому что из-за возникшей связи землю ты видишь, как он ее видит, а смертному такого не сдюжить.

Рита не сразу поняла, что значит «во плоти», а когда поняла, мурашки, бегавшие по коже, замерли льдинками, и острыми иголочками впились в мясо.

– Я не смогу, – всхлипнула она.

Сама мысль о том, что надо принять вот это вот всё, смириться раз и навсегда с такой реальностью, – наполнила ее самым чистым ужасом, словно она в зеркале наблюдала, как с нее сняли скальп, аккуратно распилили череп, а потом прижгли мозг раскаленным добела железом.

– Чай, ничего такого, чего бы ты сама не хотела. – Улыбочка снова возникла в уголках губ ведьмы. – Призовешь черта на свою нечистоту…

Увидев, что Рита бестолково хлопает ресницами, старуха пояснила:

– Кровь месячная как польется – в первые дня два, три, ночью, часа в два зажжешь нечетное количество церковных свечек, чем больше, тем лучше. Прочитаешь «Отче наш» наоборот. Голой встанешь на четвереньки над треснувшим зеркалом. Когда грязная кровь упадет на зеркало, он придет. Связь твоя с ним уже сильная, этого должно хватить. Когда налюбитесь, попросишь его оставить тебя в покое, или… – Старуха улыбнулась, но теперь не глумливо, а грязно, зло. – Или не оставлять.

– Не оставлять?

Но бабка уже молча указывала на дверь.

В электричке Рита поняла, что у ведьмы поперек лба была бумажка с молитвой, какую кладут покойникам.

До менструации оставалась неделя. На работе она взяла отпуск без содержания – еще когда поняла, что справиться и с работой, и с собственным разумом не может. Купила свечи. Разбила зеркало. «Семь лет несчастья, – мелькнула мысль, – если будет возможность их прожить». И стала ждать, не выходя из дома. Оставляла включенным ночью свет, который не мог разогнать окружавшую ее тьму и прогнать чертей, терзавших тело и душу. Ведьма сказала «черт», но Рите казалось, что рядом их целый легион. Хрюкающие, как забиваемые свиньи. Кричащие, как лошади, которым снарядами разорвало животы. «Те самые лошади, запутавшиеся в собственных кишках, из книги Ремарка», – хихикала она своим мыслям, вспоминая кальвадос и день, когда все началось. Слышала, как хихикают вместе с ней и над ней живущие в стенах существа.

«Я, как те лошади, жду, когда пристрелят. Уже все равно. Пусть трахает, пусть хоть в рот свой член сует. Только бы все кончилось. А что, если…», – но об этом было слишком страшно думать. Рита оглядывалась по сторонам, боясь, что ее мысли подслушивают, что одной только неосторожной фразы, которую и додумать толком не успела, достаточно, чтобы навсегда потерять связь со светом.