Темная волна. Лучшее 2

В чаще раздался хруст и чавканье, там кого-то ели заживо, смакуя и громко глотая, неторопливо отрывая куски. Яни хотел закрыть глаза и уши, не слышать и не видеть, но закостеневшее тело ему не подчинялось. В лесу вовсе не было тихо, он жил собственной, неправильной жизнью. Среди деревьев бродило что-то огромное, ломая и выворачивая толстые стволы, закрывая небо горбатой широкой спиной. Под снегом суетились хитрые зубастые зверьки. С веток Яни кивали острыми клювами птицы с дырявыми ветхими крыльями. Сухая мерзлая кора крошилась под их когтистыми лапами, ледяная труха падала на мертвые лица.

Довольное чавканье и сытое урчание сливались со скрипом деревьев и повозки. Смрад разложения смешивался со свежим, отдающим черемухой, запахом снега.

* * *

В мозгу щелкнуло: с Ведраной случилось что-то плохое, стыдное…

Яни ухватился за мысль, вцепился всеми силами, стараясь удержать, не дать ускользнуть, оставив после себя терпкий запах чабреца, которым пахли длинные черные волосы сестры. Что угодно, лишь бы сбежать, не вспоминать о древних легендах и рассказах стариков.

Сестра пела ему, укладывая спать. Он боялся засыпать, его уже несколько месяцев мучил кошмар: он умер и Возница везет его дорогой мертвых к Разлому, чтобы отдать обитающим там чудовищам.

Ведрана успокаивает его, говорит, что это будет через много, много лет, к тому времени он смирится, свыкнется с судьбой. А Яни отвечает:

– Я не хочу, я хочу слиться с вечной тьмой. Почему Владычица не защитит нас, она создала сущий мир, что ей стоит спасти, забрать во тьму меня, тебя и маму?

– Ты знаешь, почему, – отвечает Ведрана.

Она поправляет сползшее одеяло. На руках, чуть выше запястий – синяки. Девушка стыдливо одергивает задравшиеся рукава, по бледным щекам расползается краска стыда. Он делает вид, что ничего не заметил. Сестра наклоняется его поцеловать. Сухие губы прикасаются ко лбу, а Яни не может отвести глаз от ее груди, видной через чуть приоткрытый ворот рубашки. На коже – царапины, кровоподтеки, следы от порезов и игл.

Он использовал иглы, длинные, острые, такими шьют кожи. Ведрана кричала, вырывалась, но ее руки были привязаны к столбикам кровати. Мужчина навис над ней, огромный, черный, его лица Яни не видел. Он сидел в коробе, сплетенном из березовых прутьев, там пахло прошлогодними яблоками. Сестра спрятала его и велела не высовываться. Ему было страшно и хотелось писать, но вылезать нельзя, иначе черный человек сделает с ним что-то грязное и стыдное. Он был еще маленький, восемь лет. Мальчик закрыл рот ладонью и боился дышать, но Ведрана так кричала, что если бы он даже завопил, никто бы не услышал.

Сквозь прутья было плохо видно, и мешали слезы, застилающие глаза, но Яни разглядел, как мужчина взял иглу – они лежали рядом, на грубо сколоченной деревянной табуретке – и воткул в грудь сестры. Кожа вдавливалась, сопротивлялась, защищала, – затем поддалась, пропуская металл внутрь. Из ранки сочилась кровь, черная в тусклом свете сальной свечи. Игла погрузилась в плоть почти до ушка, мужчина оставил ее внутри, взял следующую, вонзил в другую грудь, и так еще пять или шесть раз. Мальчик сидел, сжавшись в тугой комочек, зажмурив глаза и плотно прижав ладони к ушам, он не хотел слушать, но слышал, как черный человек говорил:

– Если будешь сопротивляться, я вдавлю их до самого сердца.

Яни слышал, как скрипела кровать и кричала Ведрана, когда мужчина сжимал изрытой шрамами рукой ее грудь, вдавливая иглы глубже.

Мальчик не мог этого слышать, но ему казалось, что слышит, как металл царапает кости. Этот звук заглушал тот, другой: удовлетворенные стоны и скрип, который был хуже криков боли, хотя Яни и не понимал, почему.

* * *

Повозка подпрыгнула на камне, тело Яни завалилось на правый бок, голова откинулась назад, – и он увидел его, Возницу. На козлах, покачиваясь в такт движению, сидел высокий старик в сером плаще. Лицо закрывала широкополая шляпа, видно только дряблый, заросший седой щетиной подбородок с глубокими морщинами и неестественно длинный, острый нос. Серые, сморщенные руки в сетке вен – черных, выпирающих из пергаментной кожи, – натянули поводья, давая команду остановиться лошадиному скелету, с которого лоскутами сползала гниющая шкура.

* * *

Вдруг! Боль, яростная, как кречет, вгрызается в живот Яни. Металл разрезает его внутренности, ртуть льется изо рта. Он захлебывается собственной кровью и падает сквозь занозистые доски в ломкую обсидиановую черноту.

– Не хочу! Почему?!

– Ты знаешь почему, – отвечает ему звонкая, разбитая на осколки ночь голосом сестры.