Темная волна. Лучшее

«Мы?» — мысленно улыбнулся Вадим. Вспомнился золотой фонд цитат из кинофильма «Зелёный слоник»

— В доме стряслось горе.

Шутливые мысли сдуло ветром.

— Умер ребёнок, — сказала женщина.

— О, — Вадим поджал губы. — Мне жаль.

— Мы собираем деньги на похороны.

— Да, конечно. Погодите минутку.

Он сбегал за кошельком и принёс пятьсот рублей. Женщина сунула купюру в карман.

— Что произошло? — спросил Вадим.

— Мальчик болел, — произнесла женщина, сморкаясь в платок. — Его мать сказала, вы смеялись вечером. Малыш умирал, а вы смеялись.

Вадим онемел.

— Молодость бывает жестока, — изрекла женщина.

— Послушайте, — неуверенно начал Вадим, — мы ничего не знали о болевшем ребёнке. Если мы и смеялись, то в своей квартире, и это не запрещено законом, не так ли?

Женщина убрала платок и внимательно посмотрела на Вадима.

— Смеялся ли Иисус?

— Что?

— Иисус не смеялся, — подытожила женщина и растворилась в подъездном полумраке, оставив Вадима переваривать полученную информацию.

Лишь вечером он хватился пропажи. Из коридора исчезли без следа его ярко-красные кеды.

* * *

Новоселье отмечали с запозданием. В узком кругу: брат Вадима, лучшая подруга Вики. Играли в «Диксит», хрустели чипсами.

Даже деверю Вика не призналась, что работает на полставки уборщицей. Стыдно: в двадцать пять лет, при высшем образовании… При муже, хвастающемся заказами.

Захмелевшая, Вика вдруг сильно обозлилась на Вадима. Самодовольный бахвал. Кому ты чешешь про деньги? Брату, который жене автомобиль подарил? Ирке? У Ирки идеальный маникюр, а твоя супруга на карачках коридоры моет.

— Солнышко, ответь.

Вика отложила карточки, подумав, что Вадим и сам мог бы подорвать задницу. Вышла в коридор. Звонил синий стационарный аппарат хозяйки.

— Мельник на проводе.

— Вы смеётесь, — процедил старческий голос. Это было утверждение. Не вопрос.

— Э-э-э…

— Вульгарно, громко, по-хамски смеётесь!

— Знаете, что? — вспыхнула Вика. — Посмотрите на часы! Семь вечера! Не я проектировала ваш долбаный дом! Запаситесь берушами!

В трубке воцарилась тишина. Умолкли и гости. Обернувшись, Вика увидела, что они таращатся на неё из гостиной.

— Вы не понимаете, — уже без агрессии, почти жалобно, сказал старик. — Тут так нельзя.

— А отныне — можно! — она бахнула трубкой по рычагам.

Гадские лицемеры. Гадский подъезд! Три дня назад аферистка развела Вадима на пятьсот рублей и стырила обувь, но Вика спросила у Серого, и он не слышал ни про каких умерших детей. По дому слоняются воры, а старого пердуна волнует смех.

— Опять соседи? — спросил Вадим.

— Забейте. — Вика решительно села за стол. — Давайте весе литься.

* * *

За час до Викиного возвращения Вадим выскочил в магазин. Продуктовый словно катапультировался из советского прошлого, сильно пострадав при путешествии во времени. По залам гуляло эхо, запах гниющих овощей шибал в ноздри. Порченная картошка, турецкие жвачки, забытые марки пива в вино-водочном отделе. Дородные продавщицы зыркали враждебно, будто не одобряли красную-красную футболку покупателя.

Топая к дому, Вадим подмечал, насколько серо и бедно одеты прохожие. На каком рынке они берут свои тряпки? Нет, ясно, что кризис, санкции, но здешние жители, казалось, нарочно стремились слиться с бледными улицами. Женщины не помадили губы, мужчины сутулились и буравили взорами растрескавшийся, обгаженный голубями асфальт. Даже собаки на поводках были исключительно серыми, мелкими и нездоровыми с виду.

«Уехать бы к чёртовой матери в Москву», — размечтался Вадим.

Студентом он верил, что покорит столицу. И покорил бы, не повстречай Вику. Жёны, какими бы ни были дорогими, всегда балласт. Всегда синица вместо небесного журавля.

Мысль — такая нетипичная для любящего Вадима — поразила. Точно надиктованная извне. Этой нищетой, этой разрухой.

На этаже курил Серый. Кивнул мрачно, руки не подал, да Вадим и не настаивал.

— Вы надолго к нам? — спросил Серый в спину.

Вадим обернулся.

— К вам — это куда?

— В дом. В Сиротку.

— Надеюсь, нет. Это не тот райончик, где я хотел бы растить детей. Не знаю, понимаете ли вы.

Вадим чувствовал своё превосходство над соседом. Интеллектуальное, физическое. Он был молод, активен, умён, охоч до жизни. С красивой женой, с планами на будущее. А что Серый? Серый и есть. Хилый, закопчённый, как персонажи подъездной фрески, не то холостяк, не то вдовец. Ему лет сорок от силы, а кажется, все шестьдесят.

— Дети тут плохо растут. — сказал задумчиво Серый. — Что-то такое в почве. В девяностые — ты вряд ли застал — на месте района росла лысая роща. Как её вырубали, нашли кости в земле. Зверей и птиц, целое одеяло тех костей.

— А что такое «Сиротка»? — спросил Вадим.

— Дом наш. Его для сирот построили. После школы-интерната они здесь получают жильё.

— Тогда ясно. — Он подумал о затрапезной одёжке прохожих и ощутил стыд. Высокомерие — не самая хорошая черта.

— Удобно, — сказал Серый. — Никому не нужны, никто не хватится.

— В смысле?

— В коромысле, — осклабился Серый. — Жили у нас одни… хохотуны. Маргарита Павловна намучалась с ними. Хватились их, думаете?

— Они… пропали?

— Они съехали, — сказал Серый, затягиваясь.

* * *