Темная волна. Лучшее

— Полежи пока здесь, — рекомендует доктор и укладывает пациентку на бежевые простыни. — Optimum medicamentum quiesest. Лучшее лекарство — покой.

В ванной он моет руки. Гладит кота, наблюдающего за приготовлениями. Инспектирует рот женщины на предмет пирсинга и зубных протезов. Она косится голубыми обезумевшими от страха глазами. Страх — побочный эффект. Исцеляет боль, а не страх.

По сторонам от вытянувшегося обнажённого тела переливаются хирургические инструменты. Пальцы скользят по грудной клетке к пупку, скрипят о кожу резиной. Кожа холёная, в мурашках и светлых вздыбленных волосках. Никаких шрамов или татуировок.

Татуировки были у Ромы Леднёва, Пашиного приятеля. Они подружились в медицинском училище. Леднёв упаковками жрал колёса и редко мыл шевелюру, но отчего-то нравился будущим медсёстрам. Правое его предплечье украшал портрет Уэйна Гейси, клоуна-убийцы, на левом был вытатуирован милуокский каннибал Джеффри Дамер. Леднёв боготворил маньяков, и его домашняя фильмотека хоррора внушала уважение.

Приятель туманно намекал, что помимо игровых слэшеров, обладает коллекцией фильмов с реальным дерьмом. На деле же легендарная коллекция сводилась к постановочному японскому мусору, «Шокирующим Азиям» и растиражированным «Ликам Смерти». Однако, парочка эксклюзивных роликов, у него была: казнь на гильотине преступника Ойгена Вейдмана, заинтересовавшая Ассистента, и видео с Ричардом Спеком.

И сейчас, вспоминая, Дреянов ощущает озноб.

— Абдоминальное чревосечение, — говорит он. — Perabdomen. Через брюшину.

Над изголовьем кровати висит натюрморт Сезанна. На тумбе ароматические свечи. Старенький жираф с потёртым плюшем валяется на подушке сбоку — он не защитит свою хозяйку. И глупый перс устроился клубочком в углу.

Скальпель расчерчивает кожу. Продольный разрез ниже пупка — такой может сделать даже человек, с позором исключённый из медицинского училища на втором курсе. Минимальное травмированные нервов и мышц.

На виске пациентки пульсирует вена. Лоб и верхняя губа в капельках пота. Она смотрит на своего мучителя. Радуга боли из оттенков мольбы, ужаса, проклятий, желания проснуться от этого чудовищного кошмара. Ни всхлипа, ни стона, только взгляд.

Кровь запачкала простыни. На миг доктор пугается, что взял слишком высоко, и пострадала круглая связка печени. Но кровотечение не обильное. Хорошо.

Брюшистый скальпель продолжает путь вниз, к выбритому лобку, рисует алую линию на трепещущем прессе. Линия утолщается. Подкожная сетчатка рассечена, как на иллюстрациях в учебниках.

Глаза блондинки кричат, вопят от страшной боли, а он, хмурясь, старательно вскрывает апоневроз и приподнимает створки металлическими зажимами. Если бы Ассистент хоть немного помогал ему, ножницы не выскальзывали бы, загнутые лезвия не жевали бы плоть впустую.

Доктор использует сводчатое зеркало Куско. Прикусив язык от усердия, черенком скальпеля отслаивает край мышцы. Он думает о Ричарде Спеке.

Шёл шестьдесят шестой год. Матрос Спек, ему, к слову, тоже удаляли аппендикс, ожидал очередного назначения на судно и накачивался виски в чикагском порту. Алкоголь и поиски приключений заманили матроса в медсестринское общежитие, где он изнасиловал и жестоко убил восьмерых студенток. Спека приговорили к восьми пожизненным срокам по сто пятьдесят лет, а спустя двадцать два года кто-то снял его на видео.

— Раритет! — хвалился Леднёв. Запрыгала зернистая картинка.

Стэйтвилльская тюрьма, штат Иллинойс. Списанный обществом Ричард Спек, лысый коренастый мужик, нюхает кокаин и пожирает цыплят.

«Я люблю анальный перепихон», — сообщает зрителям под гогот оператора и сокамерника-афроамериканца. Корчит рожи. Вещает, как комфортно в тюрьме. «Раздевайся», — подтрунивает оператор.

Второкурснику Дреянову словно загнали трубку в горло. Он смотрит, ошеломлённый, как массовый убийца охотно танцует стриптиз, демонстрируя бока в кольцах сала и безволосую, совершенно женскую грудь с пухлыми сосками. Спек тискает и лижет свои титьки, принимает эротические позы, оттопыривает зад в шёлковых небесного-голубых панталонах. На сцене, где он отсасывает чёрный член сокамерника, Дреянов орошает переваренным обедом ковёр Леднёва.

Теперь ты видишь? — спрашивает Ассистент.

— Боль, — говорит доктор. — Это наша сестра. Без боли мы бы вредили себе и другим. «Боль, ты не зло», — сказал Дюма. «Боль возвращает нас самим себе», — сказал Шиллер.

Предбрюшинный жир жёлто-розового цвета. Доктор рассекает его. Прощупывает. Подчищает скальпелем, удерживая складку брюшины пинцетом. Он весь взмок. Чертовски сложные манипуляции для одного человека.

В спальне пахнет сырым мясом, кровью и дерьмом. Увы, пациенты Дреянова не соблюдают режим голодания. Он приучен к вони, он поощрительно хлопает блондинку по бедру.

— Боль — предупредительный маячок. Наш наставник. Durane cessitas. Нет-нет, это не оскорбление. Это означает «жестокая необходимость».