Темнее ночь перед рассветом

«Филимонов… — Полковник всё больше и больше волновал сознание Ковшова. — Если он враг, то, стоит ему убедиться в способности Владислава давать показания, он предпримет попытку к его уничтожению. Понятной становится и запомнившаяся после опознания фраза Филимонова; полковник, видно, озабоченный происшедшей тогда сценой, забывшись, что не один, произнёс что-то вроде: “С одним ясность имеется, теперь очередь второго…” Если это верно, его слова можно истолковать так: опознаваемый долго ещё не заговорит и с ним можно повременить, а вот второй подлежит уничтожению. Кто тот второй?.. Панкратов? Когда его умертвили? Где?.. Чернова сегодня нет, — Данила взглянул на часы, — нет… Вчера он попросил меня набраться терпения и ждать встречи с сыном. Очевидно, эта встреча должна сегодня и произойти, а значит… А значит, надо немедленно его поставить в известность обо всех, пусть надуманных за этим столом, подозрениях в отношении полковника Филимонова! Влада могут убить до нашей встречи! Немедленно, немедленно звонить!»

Данила выскочил из-за стола, бросился из кабинета в поисках телефона. Но кому звонить? Телефона Чернова он не знал. «Лыгину, конечно, Сашку́! — мелькнула мысль. — Тот подымет всех, кого надо». Но телефонный аппарат резкой трелью ошарашил его сам. И оказался аппарат за его спиной, в кабинете, где он работал, на невысоком столике. Данила лихорадочно схватился за трубку.

— Данила Павлович? — узнал он голос Чернова.

— Что случилось?!

— Одевайтесь и выходите. Я жду вас в машине у подъезда.

— Что случилось, можно узнать?! — сорвался Данила на крик.

— Всё худшее позади. Не волнуйтесь.

Нет ничего хуже ночных звонков

Ковшов не бросился к следователю с вопросами. Молчал и Чернов. Он сидел впереди и курил, опустив стекло до упора и выставив ладонь с зажатой сигаретой на воздух. Водитель гнал машину, хорошо зная маршрут и почти не тормозя. Поздняя ночь или ранний рассвет — удобное время в столице: на улицах почти ни души. Так, молча, они промчались минут десять.

— Долго жить вашему сыну. — Наконец развернувшись, важняк принялся расстёгивать пуговицы на груди рубашки. — Жарко. Давит. Или меня что-то прихватило. — Он кашлянул. — Ненавижу ночные вызовы!

— Валидол? — сбрасывая скорость, сунулся в бардачок за таблетками водитель.

— Дай одну, — выбросил под колёса недокуренную сигарету следователь. — А вот завязать с этой поганой страстью не могу.

— С сыном что? — спросил Ковшов.

— С ним ничего, слава Богу, — продолжал кашлять Чернов. — И ведь они догадывались, сволочи. Чуяли, что над ним колпак подвешен, а на верную смерть свою стерву отправили!

— Филимонов? — спросил Ковшов.

— Вы прямо в глаз.

— А сам он где?

— Скоро выясним.

Как ни крутил головой Данила, а знакомых мест, зданий не приметил.

— Да не вертитесь вы; Владислава мы перемещаем из одной клиники в другую, сюда перебросили совсем недавно. Как это принято говорить, под особым прикрытием ваш сын и с особой секретностью. А они проведали! — Чернов хлопнул со злостью ладонью по дверце.

— Это кто же они? Не Филимонов же один?

— Нет. Не один. Смею надеяться, сам скоро расскажет.

Их встречали у входа четверо. Все в гражданке. Вперёд шагнул уверенный и крепко сложенный усатый молодец:

— Приветствую, Матвей Игнатьевич!

— Веди, — тяжело махнул рукой следователь и сам шагнул вперёд.

— Да здесь всё рядом, не спешите.

Они миновали приёмную, прошли длинный узкий коридор, завернули, и усатый, всё же опередив следователя, остановился:

— Вот она. Ганна Жупик. Новенькая санитарка.

— И это всё, что установлено?

— Работаем… — оглянувшись на Ковшова, ответил тот.

Женщина средних лет, возможно, до смерти казавшаяся молодой и симпатичной, теперь с перекошенным в застывшей гримасе лицом, с растерзанным животом и разбросанными внутренностями стыла в луже собственной крови.

— Живой не смогли взять? — зло скрипнул зубами Чернов и, прислонясь к стене, полез за сигаретами.

— У вас же валидол под языком! — остерёг усатый.

— Ты, Боря, успокойся за меня, — отмахнулся следователь, — дым я вдыхаю, а таблетку сосу. Одно другому не мешает. Кого ещё вызвать успел?

— Оперативную группу, медиков, эксперта-криминалиста. Как обычно.

— Вот сколько людей на ноги поднял, а сработал бы, как учили, не понадобилось бы.

— Афганка, товарищ подполковник, кто же знал, что она на гранату бросится? Думали, как обычно, пистолет, то-сё…

— Вот тебе и то-сё, — передразнил следователь. — Порвал верный след.

— Эта ничего бы не сказала.

— Что?! Особая масть?

— Извиняюсь, я к слову.

— Вы доложите, капитан Семёнов, товарищу прокурору, — Чернов кивнул на Ковшова, — как здесь всё произошло.

— Следили за ней от её комнаты. Она пробиралась без света по коридору в палату к вновь поступившему больному. Чего-то несла с собой. Решили — оружие. Что ещё она могла иметь при себе? — Капитан обернулся на следователя. — Придерживались вашей инструкции — больному никто не должен угрожать. Окликнули. Она побежала, а почувствовав, что догоняем, рванула гранату. Лёгкая, наверное, гранатка, итальянская, для ног, но к груди прижала, вот и разнесло.