Темнее ночь перед рассветом

— Командиром взвода у нас старлей Конотопкин был, — начал тот, помолчав, и тяжело вздохнул, будто набирая сил. — Замечательный мужик Алексей. Мы за ним как за каменной стеной — в огонь и в воду. Но строгостью отличался, лишнего не позволял и повидавшим многое дедам. А за неделю до ухода на задание по ликвидации банды Гульбедрана примчался полковник с шавками из штаба, начали подноготную шерстить чуть ли ни всей нашей группы. За Конотопкина, главное, ухватились. Вспомнили аж годичной давности промахи в ущелье Панджшер, «Пять львов» в переводе на наш; полегло там тогда ребят немало, но разведка была ни при чём, однако наскребли ему, что называется, по самое не хочу. Взамен не известного никому Панкратова втюрили. К слову, тут же молва полетела, что капитан хоть из штаба, но порох нюхал, награждён за какие-то подвиги в разведке и подготовлен специально на неуловимую банду озверевшего Гульбедрана, до которого мы дотянуться не могли; следом — ещё подробности, что не трясли нас, а проверяли боеготовность, так как противостоять нам будет банда из «чёрных аистов», специально подготовленных в Пакистане, одним словом — спецназ. Одно радовало ребят — Лёху Конотопкина в замах командира оставили…

Сын примолк, будто выдохся, на отца глянул, подмигнул:

— Однако вырвались мы из пекла, в котором спалили и хвалёных «аистов», и их орла Гульбедрана, остатки их бросились за нами, но Лёха — мастерский снайпер, он и спас большинство уцелевших. Панкратов живуч оказался, его волокли на плащ-палатке до самого бабая, куда он приказал, хоть и отговаривал его Конотопкин, а самого старлея я волочил на себе… Подстрелили его, когда и опасность вроде миновала. Шальная пуля, выпущенная наугад, как раз и угодила ему в живот…

Сын замолчал надолго, но у Ковшова не открывался рот, чтоб его торопить.

— Про остальное рассказывать нет смысла. Лыгин, как я понял, расклад дал с разрешения Георгия Сергеевича. Да!.. Ещё!.. Наркотики, о которых Панкратов столько забот проявлял, в вертушку частично загрузили, а потом довелось мне увидеть, как Лёхе в гроб Чернушка их упаковывала. Его тело наркотой обкладывала. Я же сам попросился у начальства Лёхино тело родителям доставить и прощения попросить, что не сберегли, ну случайно и оказался в похоронном том амбаре: груз почти весь в самолёте, летуны матерятся — подыматься надо в воздух, а тут задержка!.. Застыл я на пороге, когда всю ту мразь разом узрел, суетящихся у гроба с наркотой. «Вот, думаю, какая ты есть шоколадка от генерала на родину!» Потянулся за пистолетом — другого оружия при мне не было, — да какой там! Их трое было. Чернушка первой резанула из «калашника», и пропал белый свет…

— Лыгин не посвящал меня…

— Да что он знал, отец?! Георгий Сергеевич мне уже потом досказал. Стрельбу многие слышали, вот и бросились гады следы заметать. Подкатили откуда-то бурбухайку раскуроченную, облили горючим, меня — под неё — и подожгли, сунув в сапог чужие бумаги, а мои достались одному из тех двоих… Мельником прозывается… Достану я его, на краю земли достану! За всех наших ребят, за Лёху Конотопкина расплачусь по полной!

— Удалось ему выскользнуть с гробом в Ташкент с твоими бумагами, но к родителям старшего лейтенанта, естественно, он ехать не собирался. — Данила опустил глаза, чувствуя и свою вину перед сыном. — Прошляпили его, ускользнул подлец.

— Достану! — скрипнул зубами Влад.

— Данила Павлович! — приоткрылась дверь, в которую заглянул Чернов. — Пора ехать. Прощайтесь.

— Ну, сынок, выздоравливай, — как смог, обнял Ковшов сына. — Выздоравливай, теперь главнее для всех нас ничего быть не может. А уж потом разбираемся с недобитками. Мать глаза проглядела, ты бы ей черкнул письмецо, а я забегу, прихвачу. Мне ведь здесь долго сидеть не разрешат.

— Чиркну. Ты забегай, когда собираться станешь, — улыбнулся сын, — из этой клиники меня теперь вряд ли куда перекатывать станут. Нет нужды.

Они ещё раз крепко расцеловались.

Заложница

— Вы вроде без меня собирались к Георгию Сергеевичу? — сидя в машине на заднем сиденье, поинтересовался Ковшов у Чернова.

— У меня тоже вопрос к вам, — без прежней доброжелательности повернулся тот. — Вы зачем жену в Москву вызвали?

— Что?!

— Успокойтесь, товарищ прокурор. Я же просил не делать этого!

— Что случилось? Я никого не вызывал.

— Как?

— Она даже не знает, как мне звонить! А я… Сами знаете! Нахожусь здесь чуть ли не на положении арестанта. Лыгин меня спасал, отбрёхивался.

— Что же тогда она прикатила в столицу?

— Не может быть!

— Оказывается, она может! Чрезвычайную ситуацию создала и сорвала Вепреву операцию по захвату Филимонова.

— Да расскажите вы толком!

— Толком… Толком вряд ли получится. — Чернов уже дымил в приоткрытое окошко. — Нет, спокойно сдохнуть в постели не дадут…

— Не такая уж и плохая смерть, — огрызнулся Ковшов, не задумываясь.

— Не дождался я звонка Георгия Сергеевича. Повалялся, повалялся на диванчике, а звоночка-то нет, вот бес и дёрнул — сам накручивать стал. И нарвался на гром пушек из всех орудий. Устав от матюгов, он и выдал: ваша жена у Филимонова!

— Что?!