Темнее ночь перед рассветом

Не преуспев в жанре отдыха, Иван Данилович махнул рукой и на бассейн — поутру и вечерами там собиралось такое количество слоновьих тел, жаждущих поплескаться, что на каждое больше квадратного метра воды порой не хватало, да и то на этой мизерной территории внезапно появлялась рука, нога или отфыркивающаяся рожа какого-нибудь обнаглевшего чужака.

Дьякушев любил свободу и пространство. Он вспоминал Сочи, Ялту, Геленджик, родные привольные места, чистую голубую волну, горячий песок или бодрящую гальку под ногами и начинал плеваться.

Потеряв интерес почти ко всему, он с безысходностью стал дожидаться окончания незадавшегося отпуска и, страдая от вынужденного безделья и скуки, иногда плёлся разглядывать в который раз дорогущий антиквариат в лавках, стеклянную посуду в «Мозер» или пять расположенных вдоль реки колоннад. Впрочем, однажды всё же его бес попутал. Дьякушев дрогнул от взгляда зелёных глаз и предоставил возможность скучающей белокурой соседке по столу сманить себя в автобусную поездку в Прагу. Та была без ума от Старого города и с упоением таскала его чуть ли не весь день по лабиринту средневековых улиц со множеством дворцов, площадей и церквей. Терпение и силы его кончились, спина невыносимо заныла, а ноги загудели, когда под вечер она затащила его в еврейский квартал Йозефов со старинным кладбищем, усеянным каменными надгробиями. Дьякушев взмолился, проклиная себя за то, что согласился на это безумие; совсем измождённый, он, к неописуемому ужасу спутницы, присел на кучу камней, оказавшихся могилой знаменитого раввина Лёвы, который когда-то слепил из глины создание Голем и вдохнул в него собственную жизнь. Согнав Дьякушева со святых камней, Полина — гид и мучительница — усадила его на скамейку и пустилась в рассказы о еврейской общине. В ней чувствовались педагогическая подготовка и фанатичная увлечённость. «Несомненно, училка, — с тоской убеждался Дьякушев, — небось мужик перекрестился, вытурив её одну за бугор, вздохнул свободно и сейчас развлекается дома с какой-нибудь легкомысленной Жизелью. А эта дура расширяет здесь кругозор, чтобы потом в школе пудрить мозги своим сопливым воспитанникам. Нет, толку от неё не добиться! Она способна только на такие вот пионерские походы. А к себе не допустит и за километр. Телесное для неё вторично, хотя одета и выглядит вполне фривольно».

Время поджимало, нужно было спешить назад, к автобусу. А неугомонная спутница рвалась ещё добраться до какого-то монастыря Святой Анежки, взахлёб повествуя о легендах, приключениях этой девицы, монастырь которой обязана посетить каждая женщина, так как одно лишь посещение его якобы снимает все грехи и приносит очищение.

«Надо что-то делать, лучше незаметно удрать, — ломал голову Иван Данилович, — как только она зазевается, отстать, а искать меня у неё уже времени не будет. Эта сумасшедшая, видно, не такая уж и простушка, ишь как понеслась грехи замаливать! Немало же их накопилось».

Так он и поступил, а когда ему удалось затеряться среди надгробий, Дьякушев, вздохнув полной грудью, отправился к стоянке автобуса. После этого случая соседка несколько дней строила ему обиженные глазки, а он навсегда отказался от последней надежды использовать отпуск по его естественному назначению.