Темнее ночь перед рассветом

— Рукой подать, — не моргнув, в тон вопроса ответил шустряк, в профессии которого не приходилось сомневаться с первых минут их знакомства. — Купаться будете случаем, осторожнее в воде, мигом туда и снесёт.

— Да ну? — словил наивняка Моня.

— Вот тебе крест!

На вопрос вступившего сразу в их познавательную беседу Альфреда Самуиловича, как его звать-величать, тот опять блудливо усмехнулся и гаркнул, словно глухому, блеснув вставными белыми железками:

— Зовите меня запросто — Школяр.

— Ну как же, мой друг… — начал подымать брови Альфред Самуилович, — так затрапезно?

— Не дворяне, сойдёт, — хмыкнул тот, ощерившись. — Если желаете, Михаил.

— Почему Школяр? — автоматом всё же вырвалось у Мони.

— Братва кличкой одарила, — отмахнулся зубастик, — наверное, за стишки.

— Увлекаетесь поэзией? — повернул голову к шофёру Зигмантович и прикоснулся слегка к полам своей шикарной шляпы, будто приветствуя новоявленного пиита, так как сам был помешан на стишках. — Или пишете сами?

— Да как сказать? — Школяр усмехнулся улыбочкой искушённого злодея, а из-за металлических клыков, изрядно почерневших и даже замшелых от явного отсутствия внимания хозяина, усмешка получилась ещё зловещей. — Даже люблю. Я, знаете ли, с некоторых пор их собираю.

— Вот как! — внимательнее глянул на «коллекционера» Альфред Самуилович, эта фраза «знаете ли», несомненно, произвела на него впечатление. — Чем же увлекаетесь?

— А разное, знаете ли, — не чувствуя подвоха, мечтательно произнёс тот.

— Серебряный век? — сверкнул глазами Зигмантович.

— Мне больше золотой, — не моргнув, отвечал Михаил, — классика как-то ближе. — И добавил, подумав: — Наша.

— Вы мне определённо кого-то напоминаете, — вздохнул без радости Альфред Самуилович.

— Лицо у меня фотогеничное.

— Дай Бог память…

— Постарайтесь. Может, в анфас повернуться. — И Школяр сделал серьёзное умное лицо. — Я в отца пошёл. Первого. Тот смолоду песни любил. А у меня слуха тю-тю. Как не было, так и нет. Зато другая дурь.

— Не скажите. Стихи — это божья милость.

— Я на Есенина косил, — помог вспоминать гостю Школяр. — Правда, в молодости.

— Нет, нет, — напрягся Зигмантович. — Здесь явно заграничная ностальгия. Если бы у вас ещё не было одного глаза…

Прозвучало это с большим сожалением.

— Уберёгся, слава Богу! — дёрнулся Школяр, и Моня снова в который раз проехался по стеклу носом.

— Что-то из ранних французских авангардистов?.. — размышлял Зигмантович задумчиво.

— Предпочитаю русских, — хмыкнул Школяр.

— Вспомнил! — осенило наконец Альфреда Самуиловича. — Как же я мог запамятовать? Этот орлиный нос! И поворот головы! Вийон!

— Кто?

— Вийон. Не слыхали? — Альфред Самуилович упивался наслаждением. — Послушайте, как очаровательно сказано когда-то! Свыше пятисот лет назад!

И он процитировал, отставив в сторону руку, насколько позволил салон:

Я — Франсуа, чему не рад.
Увы, ждёт смерть злодея.
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея![26]

— Мрачновато для знакомства, — нахмурился Школяр, хотя в лице его появился интерес к гостям, которого поначалу явно не наблюдалось. — Мы здесь от Европ далеки. Деревня.

— Извините покорно, — вернулся на землю Зигмантович.

— Да что там. Я в свой альбомчик лёгонькое записываю. Народный фольклор, так сказать.

И он шепеляво пропел, нарочито похабясь:

Серебрится серенький снежок,
Тая в голубых лучах заката.
Песенку доносит ветерок,
Что пропела милая когда-то…

— Ну что же, — оценил Зигмантович, — чувствуется душевность. Этакий, я бы сказал, романтизм.

Школяр проколол гостей уже другим, зырковатым взором — вроде: как я вам? За простачка смотрюсь? И спросил:

— Ништяк?

— Искренне, — кивнул Альфред Самуилович, догадавшись, что переборщил с Вийоном, однако не смутился: с ворьём или так, сразу по мордасам и на место ставить, или потом всё время будешь им задницу лизать. Ишь пиит нашёлся с помойки!

И Школяр усёк, что перед ним не пальцем деланный народ, смолк, внимательней начал присматриваться к приезжим. А Моня открывал для себя новые стороны мудрости учителя: глядя на разыгранную только что перед ним сцену, он впитывал в себя тонкие психологические способности своего гуру вникать в глубину первого встречного, может быть, и совсем не лишнего в их судьбе человечка. Только нутром он чуял: здесь второстепенных персонажей нет и не будет, пока, помоги Господи, они не возвратятся в Москву.

— Достопримечательностями будешь удивлять, любезный? — заскучав от бестолкового плутания по тёмным закоулкам, обратил свой глубокомысленный взор на негостеприимного гида Альфред Самуилович после некоторого молчания и тряски в автомобиле. — Или враз вникнем в проблемы? Мы с Эммануилом перекусили в поезде, так что с традиционным чествованием за праздничным столом вполне можем повременить…

— Мне велено вас доставить в одно местечко, — не смутившись, ответил тот.

— Значит, в гостиницу потом?

— Ничего не говорили насчёт гостиницы. Сразу туда.