Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

В Лондоне Эдуард послал за магистром тамплиеров Англии Брианом де Жэ и поведал магистру о планах прижать в Шотландии к ногтю выскочку Уильяма Уоллеса, попросив тамплиеров сразиться с ним за Англию. Магистр ордена не видел никаких препятствий к участию его рыцарей в совершенно мирской войне, не имеющей ни малейшего отношения ни к религии, ни к Кресту Господню. Уже многие годы воинам Храма было не с кем воевать. Просьбы о людях и средствах из ставки на востоке больше не приходили, ибо не было уже нужды в оных. Никто из венценосцев Европы, сколько им было ведомо, в крестовый поход не собирался, буде даже таковой провозгласит сам Папа, а Папе, в то время занятому совсем иными проблемами, было не до походов. Бонифаций VIII измыслил способ приумножить панскую казну – воспользовавшись случаем, выпадающим раз в сто лет. Будущий 1299 год знаменовал перелом столетия, и Бонифаций намеревался обратить обычный светский праздник в радостное торжество всего христианства. Откроются новые пути к отпущению всех грехов, куда более легкие, нежели крестовый поход. Полное отпущение грехов посулили всякому паломнику, пришедшему в Рим на пятнадцать дней с дарами для церкви.

Даже в приливе оптимизма Папа не предвидел такого нашествия паломников, принесшего Риму новый расцвет. Местные купцы и хозяева постоялых дворов не могли нарадоваться бойкой торговле, взмывшей до небес благодаря почти двум миллионам паломников. Два священника, стоявшие день и ночь напролет за алтарем храма Святого Павла понуждены были лопатками сгребать неустанный поток золота и серебра, возлагаемых на алтарь паломниками, с трудом проталкивающимися сквозь толпу, чтобы принести свои пожертвования.

Бонифаций VIII пребывал на верху блаженства, вспоминая слова, сказанные при возложении венца понтифика на его чело: «Прими тиару сию и ведай, что еси отцем князей и королей, владыкою мира, наместником Спасителя Иисуса Христа на земле». Вот теперь, воистину ощутив себя «владыкою мира», он соответственно обставил и свои выходы в свет. Облачившись в одеяния древнеримских императоров и облачив себя их регалиями, он выходил на улицы, предшествуемый двумя вознесенными в воздух мечами, указующими его верховную власть и над миром тленным, и над миром духовным, под возгласы герольдов: «Зрите! Аз есмь кесарь!».

Когда же юбилейный год остался позади, Бонифаций VIII занялся вопросом о том, как бы подостойнее приструнить Филиппа Французского. Филипп погрешил против Бога и папства, дав убежище отлученным Колонна и захватив церковные земли и средства, и посему Бонифаций созвал в Риме собор духовенства, дабы решить, как быть с непокорным французским королем. В ответ Филипп созвал собственный собор, впервые включавший и третье сословие – простолюдинов. До сих пор в соборах участвовали только первое и второе сословия, духовенство и знать, но Филипп жаждал добиться во Франции всеобщей поддержки. Дворяне и простолюдины без промедления признали королевский аргумент, что корона дарована ему Богом, а не Папой, как утверждал Бонифаций, увещевая французских кардиналов и епископов укорить Папу, встав за своего короля. Французское же духовенство оказалось в ужасно затруднительном положении. С одной стороны, они присягали на верность королю, но с другой, обязаны были хранить верность и Всеблаженному Отцу, повинуясь его повелению явиться на собор. Филипп же напрочь запретил кому-либо из французских прелатов посещать собор, призванный очернить их короля. А за ослушание они отвечали всем своим достоянием во Франции.

Гнев Бонифация VIII толкнул его на издание одной из знаменитейших и самых спорных папских булл за всю долгую историю христианства. Вопреки увещеваниям нескольких кардиналов, Бонифаций издал буллу «Unam sanctum» - самую решительную претензию Папы на вселенское господство из всех оглашавшихся как до, так и после того. Булла прокламирует, что Папа властен над каждым королем и императором на свете, равно как над каждым мужчиной, женщиной и ребенком на земле, подчеркивая, что «ради обретения спасения необходимо, чтобы всякое человеческое существо подчинялось Римскому понтифику». Вряд ли можно более решительно провозгласить о власти одного человека над всеми остальными; сие несомненно делало его «владыкою мира» – по меньшей мере, в его собственном воображении.