Темное солнце

После жестокой стычки с Сузером Моисей начал проявлять заметное любопытство к еврейскому кварталу. Сперва он раскритиковал запущенность, грязь, отсутствие красоты и цвета, потом стал наслаждаться этим и заводить знакомства со взрослыми и своими сверстниками. Теперь на улицах он здоровался с каждым обитателем этого квартала и в ответ получал традиционные напутствия; можно было подумать, он здесь родился. Что он знал? Что понял? Никто не мог точно определить происхождение Моисея; те немногие, кто был в курсе его появления в ивовой корзинке, не сумели продвинуться дальше этого факта. Даже мы с Мерет споткнулись об это и по-прежнему пребывали в неведении. Иохаведа в тот вечер действительно доверила реке своего младенца, однако ничто не доказывало, что это был именно Моисей. К тому же, исполнив свою роль, кормилица в конце концов отдалилась от него. Она вышла замуж за резчика по камню Амрама, и теперь у них было двое детей.

– Я предполагаемый еврей, – однажды доверительно сообщил мне Моисей.

Эта формулировка так изумила меня, что я потребовал от него объяснений, несмотря на проблемы с речью. Он напомнил, что однажды Сузер поставил под сомнение его происхождение; тогда замечание фараона сразило его наповал, но потом он задумался.

– С кем зачала меня моя мать Неферу? Она утверждает, что я происхожу от Мери-Узер-Ра, ее отца, но я сомневаюсь, что она говорит правду. Принцесса придумала это, чтобы не подпускать к себе своего брата. Она защищает нас. Может, она зачала меня с каким-нибудь евреем?

– Почему с евреем?

– Мне хорошо среди них.

– Потому что Сузер их ненавидит?

Он кивнул:

– Это нас роднит, евреев и меня.

– Не только это: и они, и ты – вы ненавидите Сузера.

Моисей нахмурился. Я присел подле него и, схватив его щуплую руку, взглядом просил продолжать.

– Я… мне не нравится не любить, – пробормотал он. – Я плохо переношу дурные чувства… в себе. Они делают меня пленником.

– Пленником чего?

– Когда ненавидишь кого-то, оказываешься в его власти.

Чтобы успокоить меня, он постарался свести все к шутке.

– Ну вот, Ноам, теперь ты знаешь мой секрет: я предполагаемый еврей. Как тебе такая идея?

Таков был Моисей, одновременно легкомысленный и глубокий, ребячливый и достойный почтения, как если бы в его детской голове поселился тысячелетний мудрец.

* * *

Шли годы, ритм им придавали разливы Нила. Сеточка морщин лучиками расходилась теперь от глаз Мерет. Я обожал их. На ее коже я подмечал не ход времени, а письмена истины: душа Мерет всегда улыбалась, и улыбка эта шла прямиком от сердца, которое сообщалось с ее глазами, а не с губами. Отныне ее лицо не просто подчинялось ей: оно описывало эту улыбку, разбегаясь от глаз, ее лучи рассказывали о Мерет и делились ее горячим оптимизмом. Сколько раз я покрывал осторожными поцелуями эти тонкие бороздки; поначалу Мерет не реагировала; потом стала напрягаться и противиться, пока наконец однажды, взорвавшись, не оттолкнула меня:

– Как ты смеешь?

– Что?

– Целовать мои морщины!

– Я не целую твои морщины.

– Ты что, надеешься, что твои поцелуи их сотрут?

– Я вовсе не хочу их убирать, потому что до безумия их люблю.

– Лжец! – горестно выкрикнула она.

Мерет выскочила из комнаты и бросилась на берег. Не понимая, что произошло, я некоторое время размышлял, прежде чем кинуться следом.

Воздух сиял прозрачной чистотой, от которой исходило ласковое тепло. В густой и прохладной тени сикоморы, под которой укрылась Мерет, меня слегка затошнило от запаха ила. Мерет напряженно вглядывалась в реку. Я заметил, что вода течет и в Ниле, и в ее глазах.

Когда я попросил у Мерет прощения, она зябко прижалась ко мне.

– Ноам, я старею быстрее, чем ты.

Как ответить, чтобы не получилось ни глупо, ни лживо? Время было не властно надо мной, и я этого не скрывал. Как поверить в годы, что проходят в этом краю ровного тепла и безупречной синевы? Неменяющееся небо Египта заставляло время казаться неподвижным.

У нас за спиной мяукнула Тии, подошла, потерлась о наши ноги, нежно и властно потребовала ласки. Мерет присела на корточки и принялась гладить ее. Тии переминалась на лапках, пока я тоже не встал возле нее на колени. Когда мы выпрямились, она снова мяукнула: чем мы занимаемся на территории, где она охотится на лесных мышей?

– Ты только глянь на эту Тии! – воскликнула Мерет. – Все такая же ловкая, ласковая, те же зеленые глаза с золотистыми прожилками, та же шелковистая шерстка. Ни морщинки, ни тусклой или седой шерстинки, ни болей в суставах. И ты, Ноам, тоже не меняешься. В тебе больше кошачьего, чем человеческого.

И верно, у наших ног Тии затеяла изощренный туалет, требующий акробатических поз, которые при первых признаках старости стали бы невозможны.

– Я тебя умоляю, Мерет! На твоем лице я ни на мгновение не увидел морщин – только отражение эмоций!

– И все же это морщины. Раньше их не было…

Белые паруса лодок на реке казались гигантскими чайками. Безмятежность их движения контрастировала с тревогой, которую я ощущал в Мерет. Я ухватил ее за запястье, в нем тяжко и быстро бился пульс.

– Сколько еще времени ты будешь любить меня, Ноам?