Темное солнце

Мерет в слезах бросилась ко мне, обняла и стала умолять, чтобы я простил ее, одновременно успокоенная и отчаявшаяся, но все не перестававшая плакать.

Что тут сказать? Что предпринять? В битве со временем не побеждает ни один человек, а любовь благоденствует лишь среди заранее побежденных. Связь, которая длится, предполагает любовников, стареющих синхронно. А вот ситуация, которую навязывала нам судьба, становилась все более невыносимой; мое положение бессмертного, даже не будучи никогда сформулированным, создавало помехи существованию нашей пары. Должен признаться, я и сам все чаще осознавал, что встречаюсь с пожилой женщиной, но стоило ей улыбнуться мне, взглянуть на меня или заговорить, и тотчас возникала прежняя Мерет, Мерет, неподвластная годам.

Что мы любим, когда любим? Разумеется, тело, но также душу, характер, взгляд, порыв. Свет Мерет, мощный, щедрый и неприкосновенный, жил в этой постепенно разрушающейся плоти.

Любят ли без желания? Мое желание не иссякало, но теперь оно подпитывалось другим. Его порождало скорее не зрение, а сознание. В прежние времена один только изгиб ее бедер, линия ее плеча или напряжение лобка заставляли мой член встрепенуться и встать, и я, задыхаясь, набрасывался на нее. Теперь же мое желание рождалось от беспредельного счастья, которое я испытывал, держа в своих объятиях ту, которую люблю; оно проистекало от нежности, оно воздавало ей хвалу, и в этом было больше от влюбленного, чем от животного.

Угасал и Моисей. Его вера становилась глубже, мудрость тоже, и это отдаляло пророка от современников, которые все меньше и меньше понимали его. Пути от него к ним вели к недоразумениям. Иешуа же производил впечатление решительного военачальника, который вскоре завоюет Землю обетованную – увы, обетованной эта земля была лишь символически. Другие пытались провести общую линию от евреев – но Моисей вывел из Египта разношерстное и пестрое население и сам был женат на чернокожей женщине, которая родила ему двоих сыновей-метисов. В обоих этих стремлениях – сделаться хозяином земли и создать себе потомство – Моисей обнаруживал то, что ненавидел: кровь. Кровь, которую мы проливали из сражения в сражение. Кровь, которая текла в венах[83]. По его мнению, «еврей» означает того, кто приближается к Богу. Бог был богом всех, а не одного какого-то колена или территории.

Несмотря на выражения, в которые Аарон облекал свои пророчества, он признавал свой провал – провал не своей идеи, но передачи оной. Он по воле случая сделался законодателем народа, не имеющего земли; в его понимании, у их авантюры нет никакого завершения, исходу никогда не будет конца, даже если этого хотят все. Он подметил, что десять заповедей, которые Моисей принес с горы, обманывают умы, алчущие простоты, не утоляют их жажды очевидного. «Не убий». А если война? «Шесть дней работай, на седьмой отдыхай». А если работа не терпит остановки? «Не укради». А как тогда прокормиться? Моисей непрестанно предписывал им расшифровывать эти заповеди. Бог указывал направление, человек следовал ему или нет; божественные приказания призывали не к послушанию, а к размышлению. А значит, надо привести в равновесие правосудие и милосердие, закон и его применение. Если бы заповеди исполнялись буквально, правосудие раздавило бы людей; если бы люди стали искать защиты в милосердии, преступления уничтожили бы общество. Бог воздействовал на наше сознание, но не подменял его собой.

Увы, сложным размышлениям люди предпочли простые решения. После обнародования заповедей среди нас наметились две группировки: с одной стороны – непримиримые консерваторы, с другой – безучастные.

Я, знавший, что Моисей никуда не идет, спрашивал себя, не слишком ли далеко он зашел.

Разве бог может не иметь места? В моей анимистической юности, да и потом, в Месопотамии и Египте, боги обитали на какой-то территории. Бог без своего места, столь же бесполезный, сколь и невообразимый, был непостижим. Разумеется, Моисей утверждал, что его бог находится в большей степени повсюду, а не нигде, но мне это казалось глумлением над моим пониманием. А когда он еще добавлял, что этот бог стоит всех, то выражал мнение, противоречащее изначальной функции богов: создавать общность. Так что, выходит, его бог разрушал общности, вместо того чтобы составлять их.

Моисей переходил черту: он отрывался от чувственного опыта. Я не поддерживал его в подобном одухотворении бога. Хотя в определенных случаях я и соглашался с его монотеизмом[84] – наличием царя богов, который якобы оттеснил уйму мелких богов, – мне не удавалось представить себе бога, который не принадлежал бы космосу. Мысль Моисея возносилась слишком высоко над землей и над небом. Как представить себе нечто, что пребывает вне всего? Я испытывал необходимость смотреть на мир открытыми глазами. Мне никогда не избавиться от предметов, животных, ветров и камней! Или моя религия полагается на природу, или она исчезнет.