Темное солнце

Сам не знаю, по какой причине, я отгородился от эмоций. У меня не было ощущения, что я потерял того Моисея, которому помогал, которого любил с его рождения и до смерти. Я действовал, стараясь как можно лучше исполнить его последнюю волю; он не покинул меня, потому что я ему подчинялся.

Когда мы забросали тело последними комьями земли, я взялся за работу декоратора и стал перемещать мелкие камешки и большие глыбы таким образом, чтобы скрыть всякие следы погребения. Когда я с помощью сыновей Моисея завершил маскировку, стало очевидно, что теперь мне и самому не отыскать могилу.

Затем мы двинулись в сторону нашей стоянки. И добрались до нее, когда занимался новый день, бледный, неприветливый и чудовищно холодный. Каждый из нас отправился в свое жилище, чтобы восстановить силы.

Утром лагерь сотряс скандал. Когда Иешуа и Аарон вознамерились сменить нас в похоронном бдении, они увидели, что Моисей больше не покоится в своем шатре. Сепфора с сыновьями объяснили им, что исполнили последнее желание патриарха и что, пусть даже к их горлу приставят нож, они никогда не сознаются, где похоронены его останки.

Новость больно задела Иешуа, Аарона и множество наших спутников, оскорбленных тем, что пророк не имеет своей официальной могилы и что нельзя возвести мавзолей, который стал бы местом благоговения и поклонения. Выходит, Моисей рассчитал верно: ему необходимо было исчезнуть, иначе даже в могиле он стал бы причиной дополнительных заблуждений и недоразумений. Ни стелы, ни пирамиды. Так он окончательно покинул Египет.

В тот вечер я после утомительного дня объяснений и стенаний наконец вернулся в наш шатер, к Мерет. Она приготовила мое любимое блюдо, жаркое из утки и салат из редиса. Мы вместе полакомились и выпили раздобытое ею пиво. Я горячо поблагодарил ее за этот пир, ставший приятным завершением трудной поры.

Мерет вздрогнула.

– Обними меня.

Я заключил Мерет в объятия и, заметив, что ее бьет сильный озноб, укрыл одеялом и крепче обхватил, чтобы согреть. От моей ласки, хотя и бесполезной, но доставившей ей удовольствие, она расслабилась.

– Попрощайся со мной, Ноам.

– Что ты такое говоришь?

– Попрощайся со мной.

– Ты шутишь! У нас с тобой впереди еще годы.

Тело Мерет остывало. Она сильнее прижалась ко мне, ее губы почти касались моих, глаза искали моего взгляда.

– Я не стану тебе это навязывать.

– Что?

– Агонию. Такие месяцы, какие мы пережили подле Моисея.

Я делано расхохотался:

– Ладно, как только замечу, что ты угасаешь, сверну тебе шею, как курице. Обещаю!

Она слабо хихикнула.

– Не нужно.

Приподняв голову, Мерет откинула одеяло и взглянула на свои ноги.

– Начинается, я не чувствую ног.

Я сразу понял, что происходит: она отыскала в моих котомках яд, который я усовершенствовал и применял для усыпления больных животных – порошок цикуты и опиума. Он парализует Мерет с ног до головы и во время своего неумолимого подъема остановит ее сердце.

– Мерет, нет! – выкрикнул я.

Довольная, что я понял, она улыбнулась:

– Я не стану навязывать тебе свою агонию. Не стану выдерживать ее. Все пройдет быстро.

Меня сковал ледяной холод. Бороться с Мерет невозможно. В любом случае было уже слишком поздно.

Она нежно продолжала:

– Ты не попрощаешься со мной? Тогда это сделаю я. Ты преобразил мою жизнь, Ноам. Благодаря тебе у меня были силы, была радость, я смеялась, я наслаждалась, я неисчерпаемо долго была доброй и полезной. Благодаря тебе я узнала, почему получила это имя, Мерет, «возлюбленная». Благодаря тебе я наслаждалась каждым мгновением, я научилась поскорее ложиться, а потом так же поспешно просыпаться. Ты, Ноам, подарил мне желание каждое утро начинать все сначала.

Потрясенный, я прижался лицом к ее щеке. Она продолжала:

– К тому же ты передал мне дар не стареть. О, я частенько видела в этом отравленный подарок, потому что по-дурацки сравнивала себя с тобой. Какая глупость! Я использовала твой дар до конца. Какая еще женщина получила что-то подобное?

Она с ужасом пощупала живот.

– Да, я чувствую, оно поднимается. – И снова попыталась улыбнуться. – Я все собиралась спросить тебя, кто ты, Ноам, что сумел стать неподвластным времени. А теперь я отказываюсь от этого. Всю жизнь я соглашалась, что ты тайна. И, умирая, я тоже с этим соглашаюсь.

Решившись признаться, я приблизил губы к ее уху:

– Мерет, я…

– Нет, молчи. Теперь нет.

Ее глаза закатились. Пульс постепенно замедлялся. Опиум сообщал ей странное блаженство, хотя она проживала свои последние секунды.

– Я не знаю, кто ты, Ноам, но знаю, кем ты был для меня. Спасибо.

* * *

Как не погибнуть, когда навсегда уходит любимый человек?

Именно это происходило со мной… Я законопатил наше жилище из козлиных шкур, запретил входить в него, решительно отвергнув тех, кто хотел отдать Мерет последние почести. Ее ценило множество людей, а я таким эгоистичным образом демонстрировал, что только меня, меня одного она любила любовью.