Темногорье

Резко, на бреющем — в неба храм!
Туч оголтелый скрежет…
Мёртвое сердце. Осколки.
В хлам Клетку грудную режут.

Корчусь от боли: дышать, дышать,

Выдох — звериным воем…
Я без тебя не смогу летать!
Раньше нас было двое…

Стихи испарялись из памяти, оставляя после себя страх: вот только что были, вертелись на языке и… Сохранился лишь набор слов, беспомощный и бездарный. Все ранее написанные строфы распались на строчки, те на отдельные слова и буквы. Дар ускользал, просачиваясь водой сквозь песок. Глеб больше не поэт. Он даже "кровь" и… Какое же там было слово? Пример для простейшей рифмы? Они упражнялись, придумывая разные пары. "Кровь" и "гвоздь"? Нет! Еще смеялись, что в стихах главное — чувства, экспрессия, а не рифма с ритмом. Стихи — это то, что нельзя выразить прозой. Полет души. А теперь у него ни крыльев, ни таланта.

Вспомнил! Кровь — любовь. Только сейчас это кажется бессмысленными звуками. Они не цепляют и не будят воображение. Но Глеб уцепился за эту пару, как за спасительный круг. Любовь — кровь. Да, их учили в школе подбирать рифмы, чтобы ученики могли выдать несколько вариантов. Побеждал тот, кто предлагал неизбитый. Неизбитый что? Мысли разбегались, в голове пустота. Пустота… Почему-то именно это слово знакомо.

Глеб плывет-тонет в тусклом пространстве, похожем на вату. Где верх, где низ, не понять. И неясно, зачем он вообще идет. И кто он, и как его зовут. Остался ошмёток имени, два звука: "л’" и "э". Его ли? Может, приблудились чужие? Не вспомнить. Только знает, что ему зачем-то надо вперед. Туда, где разгорается багровая точка.

Глеб делает шаг, и его охватывает пламя. Тело корчится в муках, словно вновь проходит через родовые пути. Огненные буквы вспыхивают вокруг. Из последних сил Глеб шепчет:

Всё на двоих, наяву и в снах:
Всё на двоих. И крылья…
Вдруг превратилось, в мгновенье, в прах,
Стало вселенской пылью…[10]

Становится легче. Глеб даже вспоминает свое имя и прошлое. Он бывший поэт и хочет вернуть крылья и дар. Память понемногу восстанавливается, и стихи обретают объем.

Затем всё обрывается, последнюю строфу не оживить — это плата за прохождение. Шрамы наливаются кровью, между лопатками невыносимо жжет — точно поставили клеймо. И от этого ощущения не избавиться.

* * *

Мир вокруг — разных оттенков зеленого: малахит, изумруд, салатовый… Морской оттенок сменяется травяным, как волосы на голове Приша. И тот понимает, что это его родина. Ему хочется разглядеть подробности, может, увидеть лица родителей. Но дальше лишь густые столбы дыма. И всё.

Приш хватается за первое воспоминание детства, но то ускользает. Приш яростно пытается восстановить его в памяти, но вязнет. Зеленое вытесняется сначала черным, затем стальным. Приш задыхается — дым разъедает легкие, вата забивает глаза и нос.

Но он прёт вперед как… Сравнение исчезает. Ну прёт же?! Как кто? Он еще показывал этого… Кому? Страх колет в сердце. Он всё забыл! Даже простые слова. Даже имена близких. Зеленое… Зеленая трава. И по ней ползет муравьишка. Приш ставит на его пути палец, но муравей переползает препятствие.

"Прёт, как муравей!" — смеется Лиза. И Приш вместе с ней.

И кто-то тянет яблоко. Еще немного, и имя обретет плоть. Но изображение подергивается рябью. И двигаться невозможно, ноги путаются в пакле. Надо выбираться, но Приш не в состоянии. Он не муравей, чтобы не сдаваться, всего лишь подросток. Но что-то заставляет идти, и он прёт, как муравей. И яблоко совсем рядом. Приш тянет руку и почти хватается за него, но то снова удаляется.

Приш чувствует, как колет в спину. Он достает из мешка венок. Желтизна соломы и индиго васильков: венок, подаренный сумасшедшим стариком. Огородником его звали. Яблоко возвращается, и Приш ощущает его вкус. Марта и Вилли! Имена приемных родителей стали реальностью. И огромное облегчение: он Приш — сын Марты и Вилли. У него есть сестра Лиза. И Алиса — девушка, которую он любит. И он желает возвратиться в Яблоневую долину.

* * *

Всё залито золотом. Медное золото, желтое, белое. И Мёнгере растворяется в нем. Весь мир охватило солнечное мерцание, и Мёнгере сдается. Она сама становится светом. И слышен вкрадчивый шепот:

— Этот мир достоин, чтобы его утопили в свете, милая.

Менгере знала одно существо, которое звало ее милой. Оно походило на человека, но не было им.

Она в коридоре, который кажется бесконечным. Ее окружают высокие мрачные стены — в храме почти нет окон. Мёнгере ускользнула от жриц, ведь так хочется побегать в удовольствие, а не сидеть взаперти. Она спешит к выходу, но теряется в лабиринте поворотов.

— Мёнге! — слышит она крик за спиной и ускоряет шаг.