Темнота (Народные суеверия)

Очень сердились на Егора бабы. Иная работает, а сама, знай, поливает его разными словами; другая с раннего пятничного утра голосить начнет… Да и вся деревня ругала Егора за его поступок.

— Что ты, аль в Москве-то бога забыл? — с укоризной говорили ему мужики.

— Зато вы, видно, его хорошо больно помните, — отвечал им на это Егор, — то-то у вас в хозяйстве-то и идет все через пень-колоду…

— Легкое дело, вздумал свои уставы устанавливать!.. Ты спроси-ка-сь у письменных людей, которые каждый божественный закон насквозь понимают, — как там сказано?.. В пятницу работать вздумал… Да ты очумел, видно!

— Отвяжитесь вы от меня, — говорил Егор с сердцем. — Уж когда-нибудь, авось, сами образумитесь…

Мужики смеялись над ним, а бабы домашние пилили и ругали.

*

И вот раз пришла пятница.

Сидят бабы Егоровы за работой и плачут. Плачут да побрехивают на Егора: «Чорт, мол, этакий, что вздумал». А Егора в ту пору дома не было — в город, в Рязань, по делам уходил; без него-то бабы очень смело его пробирали.

Перемывают они этак косточки-то Егора, и вдруг — кто-то стук-стук с улицы в окно.

— Эй, — кричит, — отворите, красавицы!

Отворили бабы окно и вскрикнули дружно:

— А, Юпла, чучело гороховое! Где пропадал, кого путал?

— Где был, там уж нету, — с ужимками да с прискоками отвечал им Юпла.

Юпла был прикобыловский бобыль, не имел ни кола, ни двора, ни куриного пера. Мастерства никакого не знал, а так разными художествами пробавлялся и погуливал. Ходил он в ободранном полушубке, везде в одеже — дыры да заплаты, словно нищий; однакоже он не побирался, сумы не носил и всегда шапку на ухо заламывал, когда по улице из кабака или в кабак шел. Песни тоже он разные певал и большой был мастер на прибаутки. В селе Прикобыловке он появлялся редко, в год раз шесть, когда ему есть нечего было, а в другое время, говорю, разными разностями пробавлялся… Наши деревенские каждую масленицу видали его в городе, на гуляньи; он был наряжен в белый колпак, в белую широкую рубаху, а рожа вся была мукой вымазана, и ломался в таком виде на подмостках балагана. Здесь старший, самый главный паяц, на потеху народу, почти каждую минуту ошарашивал Юплу то палкой, то ладонью. Юпла корчился, ежился и потешал народ. Тут же при народе запирали ему рот замком, заставляли есть паклю с горящей смолой и т. д. Юпла все это исполнял со смехом и прибаутками. Когда не было балаганов, Юпла подделывался к какому-нибудь, шарманщику, раздобывал где-нибудь огромный бубен и вместе с шарманщиком ходил по улицам.

Целые дни бубен его, ровно леший в лесу, грохотал в глухих городских переулках; собаки лаяли и выли, и народ валил толпами отовсюду на это неистовое гоготанье бубна. Иногда Юпла кроме игры на бубне принимался подпевать под музыку, — впопад или нет, — ему и слушателям было почти все равно, лишь бы слова занятные выходили. Разные-разные были у него песни и присказки; народ слушал его и помирал со смеху. Юпле валились отовсюду трешники и пятаки, которые он тотчас же в кабаке пропивал: правду говорится — какова нажива, такова и прожива; через это Юпла всегда куска хлеба не имел. Если бросал его за какие-нибудь проделки шарманщик, Юпла не шел работать, а принимался играть по воскресеньям в орлянку за городской заставой, но и отсюда его скоро прогоняли, так как у него всегда были деньги с двойными фальшивыми орлами. А когда ему уж совсем трудно, то все-таки не работа выручала его, — он работать не хотел, — а что-нибудь нечестное: при случае Юпла не отказывался и стянуть, что под руку попадется.

Вот этот-то самый Юпла-проходимец и пришел к бабам в то время, когда Егор Иваныч в городе был. Всунул он свою общипанную бороду в окно и говорит:

— Ну, как живете-можете?..

— Какая наша жизнь? — закручинились бабы. — Жизнь наша самая паскудная стала…

— Что так?..

— А то, что новые порядки Егорка вздумал заводить.

— Это какие же будут порядки-то?

— А разные…

И стали тут бабы жаловаться на Егора::

— Вот по пятницам работать заставляет….

— Гмм… — мурчит Юпла.

— А разве это где видано, чтобы в пятницу работать?..

— Это точно, — сказал Юпла, — грех большой… Да вы бы его не слушали.

— Не послушай-ка-сь! У него кулачищи-то московские, граненые… Он те…

— Справедливо и то… А нет ли у вас, молодки, чего-нибудь прохожему странничку закусить, а?..

— Это кто же странник-то?

— Мы, — сказал Юпла.

Засмеялись бабы. Однако пустили Юплу в избу. Вошел он в избу и начал баб прибаутками потешать, а потом ел, пил да закусывал, да песенки затягивал. Под конец того напился, наелся, встал и заковылял к двери…

— Великий грех это вы, бабы, делаете. В пятницу работать… Что же теперь, — бормотал он, — матушка Прасковья-Пятница? Ведь она сокрушается, поди, о вашем безумии… Эх, нехорошо…

Бабы стали плакать, но работы бросить боялись: Егор очень строго пригрозил.

— Так когда Егор-то придет? — спросил Юпла, вылезая из избы в сени.

— Да ранее завтрева не придет ни за что…

— Верно ли?

— Это верно. Раньше как завтра никак не придет.

— Ну, так будьте здоровы, пойти к свету… — и с этими словами Юпла вышел из избы.

*