Темнота в солнечный день

И вдруг нежданно-негаданно, как гром с ясного неба, – Джульетта и Дея. Вот тут без малейшего его хотения и кое-какие чувства обозначились, прежде не испытанные, и несомненные сложности…

С обеими были именно что отношения. Он самокритично признавал, что ни в одну не влюблен, но отношения налицо и чувства налицо. Нешуточная нежность к Юльке (без всякой сексуальной подоплеки), а вот что он испытывал к Марине, Митя так и не смог определить словами. Безусловно, что-то испытывал, причем высокого накала, но что? Поди пойми… Жалость? Безусловно, но не такую уж сильную, чтобы грызла душу. Страсть? Безусловно, и какую! Привязался к землячке, читавшей те же книги, – ну, очень многие, – так что тем для разговора хватало: писатели, книги, фильмы, памятный обоим Миусск, четыре года назад покинутый без всякого сожаления, а теперь частенько мучивший ностальгией… И это присутствует в изрядном количестве. Но все равно остается что-то еще, никак не ловившееся на крючок из осмысленных словес…

Сложности, быть может, добавляло еще и то, что они чертовски разные, форменным образом из разных миров, прямо-таки нематериальные относительно друг друга, как человек и марсианин из знаменитого рассказа Брэдбери. Нет, все чуточку иначе: Марине и Юльке попросту негде соприкоснуться, даже оставайся Марина зрячей. Взрослая опытная женщина, научившая Митю такому, о чем он прежде и понятия не имел (первая такая в его жизни), и старшеклассница-неваляшка, которую Митя ничуть не стремился затянуть в постель, достаточно было и того, что она, покорно замерев в его объятиях, позволяла всякие вольности, понемногу расширяя их круг (тоже первая такая в его жизни). Человек и марсианин…

Нужно, пожалуй, набраться смелости, коли уж ты себя считаешь взрослым человеком, и задать себе непростые вопросы: вот, например, то, что он поддерживает отношения с обеими, умалчивая одной о другой, – измена или нет? А если измена, то кому? Марине? Юльке? Обеим сразу?

Когда в бутылке оставалась половина, он пришел к твердому выводу: нет, не измена. И он вовсе не лицемерил перед самим собой, он действительно так считал. Вот если бы он спал с обеими, это, безусловно, была бы измена, тут и гадать нечего, причем двойная, но очень уж разными были отношения с Юлькой и Мариной. Так что вопрос следовало закрыть – прения в одной отдельно взятой голове закончены, все обдумано, вердикт вынесен. Не измена.

Однако из этого вопроса вытекал другой, а из него – еще и третий. И вот они-то представлялись настолько серьезными и сложными, что Митя – наедине с собой можно называть вещи своими именами – попросту откровенно боялся в них углубляться. Стыдно признать, но боялся…

Вопрос номер два: как себя вести, что делать, вообще как обернется ситуация, этот не вполне классический треугольник, где только один из углов знает о существовании всех трех, если Марине вернут зрение? Спросите что-нибудь полегче… Ну, скажем, сколько звезд на небе? Или сколько чертей может уместиться на острие иглы? Как там у любимых авторов? Вот так вот думаешь, думаешь – и в итоге выдумываешь порох. Но он как раз не хотел выдумывать порох! Если совсем честно, он боялся выдумывать порох.

Как боялся не то что обдумывать, а вообще формулировать в четкие слова вопрос номер три, хотя прекрасно знал, что способен без труда это сделать. Но ведь, как только сформулируешь, придется над ним думать, а это тоже пугает не на шутку…

– Ой, а там сидит кто-то… – послышался рядом чуточку испуганный девичий шепоток.

Митя обернулся. Совсем рядом стояли парень с девчонкой его лет, а то и чуток помоложе. Углубившись в нешуточные раздумья, прослушал, как они подошли. А впрочем, они наверняка крались тихонечко, как совсем недавно они с Юлькой. Такие же бесприютные, ага. Посочувствовать можно с полным пониманием. И мысленно поблагодарить: сами того не ведая, своим появлением дали отличный предлог завязать пока что с глубинными раздумьями о жизни…

Парочка неуверенно топталась. Логично, мало ли что можно ждать от человека, ночной порой сидящего в уединенном месте с бутылкой в лапе…

Митя одним длинным глотком прикончил то, что оставалось в бутылке, аккуратно поставил ее под скамейку. Встал, вышел из беседки, сделал приглашающий жест и сказал вполне дружелюбно:

– Прошу, молодые люди, резиденция свободна…

И, отбросив всякие мысли, пошел к калитке.

Эпизод четвертый. Десница великого мастера

Митя смирнехонько сидел в уголке, наблюдая за Рубенсом с нешуточным уважением. Всегда уважал тех, кто хорошо, а то и отлично умел делать то, чего не умел он сам. Рисование в списке его достоинств никогда не числилось, так что предмет сей для него в школе был мукой мученической, с двойки на тройку перебивался и тройку в четверть едва вытягивал (даже с ненавидимыми им алгеброй-геометрией-физикой обстояло чуточку полегче).