Темные дни, черные ночи (СИ)

Круэлла открывает глаза, стараясь понять, что происходит. Она обнаружила себя мирно лежащей на коленях у Голда, на узкой постели в лесном домике. Она щурится, привыкая к дневному свету (а что, уже день? Когда он успел наступить и почему она этого не заметила?), и полностью приходит в себя. Голова раскалывается, как будто ее кувалдой били всю ночь – методически и очень больно. Она, прищурившись, смотрит на Голда, который снова погрузился в изучение своих сказок, и только теперь соображает, что одной рукой он ласково гладит ее по волосам.

- Дорогой, - стонет Круэлла, ощутив невыносимую сухость во рту, - я что, опять пила? Долго?

- Доброго дня, дорогуша – Румпель мягко улыбается самым краешком губ и, склонившись к ее лицу, коротко целует в нос. – Уже почти полдень. Нет, ты не пила. Это просто действие зелья. Сейчас я дам тебе другое, и все пройдет.

Она кое-как поднимается на постели, пытаясь хоть немного привести в порядок растрепанные волосы. Ну хоть, не реакция на похмелье, и то хорошо. Она уже начала переживать, что пить разучилась.

Но его слова о зелье сильно озадачили Де Виль.

- Какое зелье?

- Ты что, ничего не помнишь совсем, Круэлла?

Все то время, что он смотрит на нее – о, ужас, с сочувствием! – Де Виль напрасно пытается сообразить, что же такого она должна вспомнить. Ничего не получается и она лишь отрицательно качает головой.

Он кивает:

- Я так и думал. Тебе снились кошмары. Я ничего не понял, только, что это как-то связано с матерью. У тебя был панический приступ. Я дал тебе зелье. Извини, сейчас выпьешь другое, все пройдет.

Круэлла ничего не отвечает, просто молча сидит, смотря в пол. Она вообще понятия не имеет, часто ли у нее эти приступы, ни одного вспомнить не может.

Румпель ушел и возвращается с каким-то пойлом подозрительного зеленого цвета, которое протянул ей. От одного запаха Круэлла поморщилась, пытаясь удержать в себе содержимое своего желудка. Посмотрев на него с неприкрытой злобой, она бубнит:

- Ничего получше нельзя было придумать?

- Прости – он разводит руками. – Это единственный вариант.

Круэлла злобно сжимает зубы до скрипа и залпом вливает в себя предложенную гадость, на вкус мало чем отличающуюся от соплей. Сдерживая рвотные позывы, она пытается встать, но не тут-то было: голова трещит, как чумная, и пол под ногами просто ходуном ходит. Вот же проклятье! К счастью, Румпель подхватывает ее на руки, так что грохнуться она не успела.

- Я что, теперь все время буду себя чувствовать так, как будто меня машина переехала? – недовольно огрызается она.

Лучше бы не давал ей это проклятое зелье. Уж как-нибудь бы его пережила, этот чертов приступ, о котором все равно ничего не помнит. И вдруг, он вообще ей врет, а зелье нужно совсем для другого эффекта? Как бы она не гнала от себя эти мысли, но не может не признать, что все еще доверяет Голду не полностью. Он вообще именно тот человек, которому лучше не доверять, равно как и она сама.

Румпель улыбается, снова садится рядом, привлекая ее к себе:

- Нет, не все время. Это скоро пройдет, Круэлла. Обещаю. Но у тебя вчера и вправду был сильный припадок. Обычно ты только иногда стонешь во сне, не просыпаясь, но этой ночью я даже успокоить тебя не смог.

- Обычно? – она подозрительно щурится. - То есть, такое уже бывало?

- И не раз. Но не так сильно.

Она догадывается, каков будет ответ, боится его, но все же спрашивает:

- И что же мне снится?

Он ее не удивил ответом.

- Мать. Сегодня ты кричала, что ее далматинцы тебя убили.

Черт. От головной боли Круэлле хочется просто улететь на луну. Но, оказывается, это еще не самое страшное! Ей снова неловко, теперь куда более стыдно, чем в тот момент, когда она блевала в его присутствии. Потому что это та самая часть души, которую она так долго и так сильно скрывала от всех, даже от себя самой. И вот, он ее увидел, ее Темный мужчина. Увидел то, что ему уж точно видеть не положено. Круэлла боялась и ненавидела призрак матери, что преследовал ее всегда и повсюду, куда бы она не бежала. Но еще больше она боялась жалости к себе. От самой мысли о том, что ее кто-то может пожалеть, ей становилось плохо. И вот, кажется, ее жалеет Румпель, черт возьми, он ей СОЧУВСТВУЕТ, а ведь этого нельзя делать! Сочувствие делает Де Виль уязвимой, она не знает, как его принимать не умеет, не понимает его, как и все хорошие, человеческие эмоции, которых у нее так ничтожно мало в черной душе, обагренной яростью и злобой. Поэтому она лишь поднимает на него гневный взгляд из-под лба, сверлит его им, не зная, что сказать, как отреагировать.

К счастью, кажется, Румпель вовсе не нуждается в ее реакции, он просто констатировал столь неприятный для нее факт ее слабости, не более того. Слегка приобняв ее за плечи, он заговорчески говорит:

- Все нормально, дорогая. Все в порядке.