Темные изумрудные волны

Тот вздохнул, подошел к двери, негромко позвал. Такие лица бывают у хозяев собак, когда собака в неурочное время просится гулять. Вошёл милиционер. Андрей встал, ноги затекли, при первых шагах подгибались. В туалете он торопливо думал, пока конвоир наблюдал за ним, и на обратном пути торопливо думал.

«Неужели Катя каким-то образом причастна к делу? Неужели главная гнусность припасена на закуску? Или же хочет, рогоносец, меня сломать своими измышлениями, мерзкими намёками? Но откуда он всё знает, все эти сплетни? А может, и не сплетни… Неужели Катя врёт? Нет дыма без огня. А если тут соврала, значит…»

Когда он вернулся из туалета, следователя не было, на его месте сидел молодой человек в форме, с лейтенантскими погонами. Лейтенант посмотрел на Андрея угрюмо, словно ненавидел его всю жизнь.

– Чего стоишь? Садись, ну! Прямо сиди, мудило гороховое, чего спину гнёшь? Дам по горбу, так распрямишься.

«Вот и поговорили, – подумал Андрей. – Да… Неужели это я, свободный и счастливый, несколько недель назад лежал на черноморском пляже?! Много чего мы с Катей напланировали. И вот я вышел из сказки теней в суровую действительность».

Время смешалось: бесконечно давно закрыли его, так недавно был он на море. Лейтенант выпустил облако табачного дыма, и в сером дыму продолжался его голос:

– Вот бумага, ручка. Я, что ли, за тебя писать буду.

Лейтенанту нравилось оскорблять подследственного. А может, в этом была его служба? Ведь приказывают артиллеристам вести беспокоящий огонь по противнику, – они и стреляют день и ночь.

– Как ты сидишь? Ты спать сюда пришёл?

А через несколько минут он снова окликнул подследственного:

– Эй, слушай, я, что ли, тебе говорил, тебя не касается?

Захотелось есть. Голод вместо обезболивающих таблеток и мазей заглушал нестерпимую боль. Минутами мысли о том, что Катя может быть причастна к нынешнему его положению, жгли так сильно, что забывалось о ломоте в спине и пояснице. И тут же мысли о том, что могут с ним сделать, забивали всё остальное: голод и боль, мысли о Кате. Ишачьи головы! Трезора выпустили, не могут доказать то, что на самом деле было! И тут же варят другой компот, из тухлых фруктов!

Снова пришёл следователь.

«Пожрал, небось! – подумал Андрей. – В ночь, что ли, собрался заступать?»

И посмотрел в окно. Уже темнело.

Как рабочий, заступая на смену, оглядывает свой станок, деловито обменивается словцом со своим сменщиком, так следователь глянул на Андрея, на письменный стол, сказал:

– А ну-ка, лейтенант.

Он посмотрел на свои часы, достал из стола папку, развязал шнурки, полистал бумаги и, полный интереса, живой силы, сказал:

– Итак, Разгон, продолжим.

И они занялись.

– Смотрю, ничего вы не написали. А мы так будем сидеть неделю, месяц, год. Пока вы не напишете признание по первым двум эпизодам. Потом дадим вам отдохнуть – и снова вперед. Давайте по-простому: раз вы стали на путь осознания своей вины, подписав первые протоколы, давайте признаваться дальше! А то, что же получается – захотели помочь следствию, а разговор доходит до дела, и в кусты, так, что ли?

Андрею передалось рабочее оживление отдохнувшего следователя. Он посмотрел на него, затем на лейтенанта, уже стоявшего в дверях. И, глядя на стену, сказал тихо, но твёрдо:

– Вы видите моё состояние, и продолжаете издеваться надо мной. Хотя вы прекрасно знаете, что мой отец полковник милиции, а тот человек, что на календаре, вице-губернатор – начальник моей матери. Если мне не будет оказана медицинская помощь, не разрешат свидание с адвокатом и родственниками… Я вас предупредил.

– Как он запел! – взорвался лейтенант, стоявший у дверей. – Папенькин сынок, мажор!

Он навис над Андреем, казалось, вот-вот ударит.

– Кончились твои времена, не будешь больше блатовать! Подпишешь всё, что тебе скажут! Иначе…

– А основные силы я даже не назвал, – упрямо сказал Андрей. – Они себя проявят, причем скоро.

Лейтенант вскинул руку:

– Угрожать нам вздумал, сволочь?!

– Мне нужен врач и адвокат.

– Это будет завтра, – сказал следователь. – А впереди у нас веселенькая ночь.

Эти слова вывели Андрея из сонной одури, в которую он начал было впадать. Он приподнял голову, посмотрел мутным взглядом на Сташина, и устало произнёс:

– О, да, милый.

Ошеломлённый, следователь откинулся на спинку стула. Глаза его сузились, ненавидящий взгляд сверлил Андрея. Так они смотрели друг на друга, очень хорошо понимая, о чём идёт речь. Эти слова – «О да, милая!» – Сташин произносил в момент экстаза – каждый раз одно и то же, с одним и тем же выражением лица, с одной и той же интонацией, на протяжении ряда лет. И Вика, его жена, выговаривала ему за то, что у него не хватает фантазии хотя бы что-то изменить. И если у Сташина оставались какие-то сомнения насчет того, спала она с подследственным, или нет, то теперь всё стало ясно.

Лейтенант, разошедшийся не на шутку, вдруг, улыбнувшись, вышел. Сташин и Андрей, как по команде, посмотрели ему вслед, – один с подозрением, другой с любопытством.