Темные изумрудные волны

Ему стали звонить врачи, спрашивать, что происходит, продолжится ли их работа. Андрей ничего не мог им ответить, он боялся оставлять на реализацию товар, зная, что приедет Гордеев и присвоит деньги. Попытка выяснить отношения ни к чему не привела. Гордеев стал избегать своего компаньона, дома редко появлялся, на сообщения не отвечал. Семейная ситуация его также была неясной. То ли жена скрывала, говоря, что его нет дома, то ли состоялся, наконец, развод, о котором шла речь всё то время, пока они были женаты.

В один из июньских дней Глеб Гордеев приехал к Андрею домой, вывел на улицу, и сказал, что нужно поговорить.

– Ты не хочешь съездить на «Фармбизнес» сделать выверку? – мрачно ответил Андрей.

Вместо разговора он – с какого-то изменчивого часа походивший больше на древнего жителя пещер, чем на представителя иностранной фирмы – посадил Андрея в машину, и повёз на набережную. Это была не простая поездка. Высокая скорость, выезд на встречную полосу, аварийные ситуации ежесекундно. Андрей решил, что выйдет на светофоре, но Гордеев светофоры просто не замечал. Ничего нельзя было поделать, он словно сошёл с ума.

Первые слова, которые он сказал, когда вышли из машины, были:

– Давай поиграем в кармашки.

Вид у него был всклокочено-задумчивый – согбенная от высоких дум спина завершалась головой, занятой радостными мыслями. Лицо его само по себе было грубое, загрязненное чертами разврата и обжорства; курносый, с заостренными ушами, непричесанными волосами, он напоминал представителя породы демонов природы, облик его являл собой яркий пример плотского и нравственного падения.

Андрей встал в стойку:

– Я предлагаю другую игру – в макивару.

И ударил Гордеева в грудь – не очень сильно, но чувствительно.

– Где деньги, где товар, и что вообще происходит?

Гордеев вывернул карманы, показал пустые руки, и попросил Андрея сделать то же самое. Он красовался в трико, заправленном в носки, которые когда-то были белыми, и Андрей сказал, что этот замечательный колхозный шик никогда не устареет, всегда будет актуален, – надо только знать места, куда в нем ходить.

– За мной следят, – дома, и даже в машине, установлена прослушка, – доверительно произнес Гордеев. – Покажи свои карманы.

Движения всей его фигуры были отрывисты, сообразно с этим и линии лица были пестры и разноречивы. Андрей бесцеремонно ткнул его указательным пальцем в живот:

– Послушай, бивень, если не отчитаешься по деньгам, я поставлю тебя на счётчик.

– Клава трахается с Киселёвым.

– Да хоть с президентом, где товар?

– Меня выгнали из «Яманучи», кто-то сдал меня, что я занимаюсь бизнесом. Мне сказали, что это ты.

– Голоса тебе сказали. Ты хвастаешься на каждом углу, что у тебя бизнес, я сам слышал, как ты рассказывал – и не кому-нибудь, а своему Яманучи-шефу.

– Мамка заболела, у дочи дерматит.

– Внимание, Глеб! Не прыгай так по разговору, давай дела обсудим.

Глаза Гордеева забегали, как мыши по амбару. Он монотонно затянул:

– Клава трахается, как кошка. Ни дня без ебли. Пачку сигарет нельзя купить, не встретив девять рыл её ебарей.

– Тоже мне, новость.

– В Астрахани икра дешёвая. Сонька, хорошая девочка. Новая жизнь, всё с чистого листа. Меня предали. Меня хотят убить. Одни предатели вокруг. Киселёв чпокнул Клаву. Я давно об этом знал. Потому что нельзя было доверять таджикам, они убежали, стащили котелок. Тушёнка, там в подвале было мамкино варенье. Мамка была председателем колхоза, батя при ней работал водителем. Однажды они поехали в соседнюю деревню, задержались в пути… Так я получился. Сеструха уехала в Москву. Ведь все трахаются. Вся страна – огромная постель. Сплетающиеся тела, миллионы вагин. А в «Яманучи» все козлы, они мне завидуют. Рыбников просил привезти «Гинодиан-депо». Это такой масляный раствор. Все мне завидуют.

Андрей взял его за ворот и легонько встряхнул, как встряхивают неисправный будильник.

– Слышь ты, зоопациент, хочешь откосить – не получится! Где товар?

– Ленка, мисс махор, меня сдала. Потому что не надо было с ней ёбкаться. Говорил ей: сбрей. Доигрался. Она мне завидует. Ты тоже мне не веришь. Никто не верит. Все предатели. Вот «десятка», разве плохая машина? Я тоже так считаю: брать машину надо новую, «с нуля». А Клава говорит: у Ильдара член больше моего. Маленький член – это уродство, что, она над убогим тоже смеяться будет. Атланты делают историю. Батя, мамка, сеструха, и доча – вот моя семья.

При этих словах взор Глеба увлажнился. Так он вёл речи, поражающие многообразием аспектов. «Неплохо было бы его инвалидизировать, но он и так инвалид на всю голову», – подумал Андрей, и, отойдя в сторону, произнес с угрозой в голосе:

– Даю тебе два дня… ладно, неделю. Не отчитаешься – реальным уродом сделаю, в Кунсткамеру отправлю. Хотя… прямо скажем, ты и так не Аполлон, но еще можно внести некоторые дополнения в твой образ – совершенству нет предела.