Темные небеса

В кровавом вихре, пронесшемся по стране, прошло незамеченным одно печальное обстоятельство. Сгинуло с лица земли крохотное племя икомо, обитавшее в долине, на юге, между двух мелких рек. Икомо не относились ни к тутси, ни к хуту и потому были чужими и тем, и другим. Они просто без всякой вины попали в огненный ураган. Когда французские миротворцы вошли в Руанду, медленно и осторожно продвигаясь вперед, то на пепелище одного из поселков они нашли девочку четырех-пяти лет, к тому времени почти умершую от голода. Девочку положили в католический госпиталь, а потом, чудом выжившую, передали в миссию, которую возглавлял священник Гийом Делиб. Как ее зовут, девочка сказать не могла, и священник дал ей имя своей матери — Дафна Делиб. Очень быстро у девочки обнаружились большие способности: через полгода она освоила французский язык, еще через год — программу начальных классов католической школы. Священник Гийом Делиб был уже стар и после отставки, вернувшись во Францию, взял Дафну с собой. Он официально оформил над ней опекунство, и таким образом Дафна Делиб стала французской гражданкой. Она с отличием окончила среднюю школу, затем — колледж и университет, где специализировалась в области этнической психологии. Получив степень магистра, Дафна несколько лет проработала в Национальном научном центре, написала две монографии, более сотни статей, издала книгу «Школа ненависти» по материалам руандийской резни, которая стала международным бестселлером. Книгу перевели на множество языков. Дафну начали приглашать на радио и телевидение, где она быстро превратилась в одну из медиазвезд. Популярности Дафны Делиб мог позавидовать любой политик, и это, видимо, сыграло не последнюю роль при отборе экспертов в наш Центр.

— Странная прихоть судьбы, — заметила Дафна. — Если бы не кровавая круговерть, которая уничтожила весь мой народ, я, наверное, так бы и прожила всю жизнь в той деревне — вышла бы замуж, украсила бы себя племенными татуировками, родила бы десятерых детей, сидела бы сейчас на корточках у костра — варила бы похлебку из корешков или лепила бы глиняные горшки… Двадцать тысяч погибших икомо — цена моего нынешнего благополучия…

Я чувствовал ее одиночество. Как будто сам оказался на мерзлой планете, где, кроме меня, других людей нет. Спокойное и вместе с тем непереносимое чувство: везде быть чужим, нигде тебя не примут как своего. Наша близость, которая в «инциденте первого дня» возникла как бы сама собой, была для нее досочками, проложенными через болотную хлябь: один шаг в сторону — и тебя проглотит чавкающий кошмар. По этим досочкам нам и приходилось брести: мы в тайне от всех ставили свой собственный, рискованный эксперимент. Нам уже было ясно, что я могу сканировать сознание Дафны и что это есть следствие того же «инцидента первого дня», когда удар психогенного поля каким-то образом трансформировал у меня в мозгу тонкие нейронные связи. Что-то там, похоже, закоротилось, что-то сомкнулось, создав структуру, обеспечивающую межличностный резонанс. Отсюда следовал важный вывод: не только арконцы могут осуществлять экстрасенсорный контакт, такими же способностями, по крайней мере в потенциале, обладает и земной человек. Мой сон, когда я попал в детские воспоминания Дафны, был однозначным и четким тому подтверждением. Мы с Дафной разобрали его по винтикам, подробно обсудили каждую его значимую деталь и пришли к убеждению: ни о каком случайном совпадении здесь речи не может быть. Если их, как две кальки, наложить друг на друга, они совместятся буквально один к одному. Уверенности нам добавили и последующие сеансы: с каждым разом я проникал в сознание Дафны все легче и легче.

Мне трудно объяснить, как я это делал. Тут было в точности как с компьютером, где проще что-то показать на экране, чем выразить последовательность действий через слова. С той, правда, разницей, что здесь и показать ничего было нельзя. Я просто — особым образом — «поворачивался» внутри себя, слегка напрягался, входил в некий диапазон, ощущаемый по чуткой, как бы «натянутой» тишине, снова чуть-чуть поворачивался, подстраивая несущую аудиовизуальную частоту, и вдруг образовывалась картинка, дышащая чужими эмоциями.

Ощущения, надо сказать, были не из приятных. Тот темный ужас, который Дафна упрятала в подсознание, теперь снова всплывал и просачивался в меня своими ядовитыми испарениями. При экстрасенсорном контакте мы с Дафной образовывали как бы единую личность и то, что раньше принадлежало лишь ей, теперь становилось также — моим. Иногда мне казалось, что я больше не выдержу тех жутковатых картин, которые возникали спонтанно: псы, раздирающие мертвого человека, солдаты, бросающие факелы в окна домов, дымящиеся остатки хижины, где под черно-красными углями, будто освежеванная земля, еще дергается что-то полуживое.