Темные проемы. Тайные дела

– Вершить историю Фонд, увы, не волен, – заявил я с такой нарочитой твердостью, какой только мог добиться. – Без наших методов ваш дом, это чудесное поместье, может статься, уже бы снесли – или переоборудовали в какое-нибудь учреждение.

– Наш дом! – воскликнула Агнесса с горечью. Она была не одинока в этом неприятии – и, полагаю, ни ее, ни остальных нельзя было ни в чем винить. – С тех пор как Фонд взял на себя управление, мы живем здесь лишь как постоялицы, временные содержанки. Он нам уже не принадлежит, как и сама наша жизнь. Мы – арендаторы, с которых пока что не взяли арендную плату. Русской знати после революции иногда разрешалось содержать в собственных бывших поместьях комнату-другую. У нас в Англии, конечно, все пытаются обставить более цивилизованно – а суть та же, как ни крути. Я так считаю, по крайней мере. А что думает по этому поводу Оливия – мы, видимо, никогда не узнаем.

Оливия откинулась в кресле перед огнем, вытянув ноги и подложив руки под голову.

– Я согласна, – отстраненно произнесла она. – Надо просто подождать… Когда-нибудь это все просто исчезнет.

– Фонд, – заметил я, – вообще-то, заинтересован в том, чтобы хозяева жили в доме и дальше. Да, представители широких масс не ходят в музеи. Мало кто из них разбирается в архитектуре или живописи, интересуется такими вещами… Но их неизменно привлекает возможность зайти в чей-нибудь богато обставленный дом – поглазеть на его убранство, в меру сил и разумения прикоснуться к истории. Лишь на этой основе Фонд продолжает свою деятельность. Нам остается только принимать это. Хотя я прекрасно понимаю, что это далеко не всегда легко.

– Что это за жизнь, скажите на милость, – в доме, который больше не твой? – спросила Агнесса гневно. – Выбор, решения, ответственность… Все это уже не в нашем ведении. Я здесь – в лучшем случае экономка, в худшем – вообще неизвестно кто. И знаете, эти ваши «широкие массы» не перестали ненавидеть нас и завидуют не меньше. Зачастую – только больше, ведь теперь мы у них на виду. Разница в том, что никому теперь ничего не скажешь поперек. Надеюсь, на основе увиденного вы согласитесь, что я много сил отдаю ведению хозяйства. Но обратите внимание, как редко я бываю дома. Я отстраняюсь от всех этих новых порядков, насколько могу, даже если внешний мир за этими стенами вызывает не меньшее отторжение.

– Надо подождать, – повторила Оливия. – Долго такое не продлится. Хоть в Польше, хоть в России… Когда-нибудь все это исчезнет.

– Моя работа – следить за тем, чтобы это продолжалось, – сказал я, улыбаясь. – По крайней мере, такова задача моих коллег.

– Стоило тверже отстаивать свои права, – отрезала Агнесса. – Мы должны были стоять на своем до конца. Бороться за себя. – Она говорила так, будто просто поделилась своим мнением, даже не пытаясь убедить и нисколько не ожидая, что с ней согласятся. В этом она отличалась от Хэнда, который тут же взялся бы пространно рассуждать о том, как лучше обустроить мир, – в предельном отрыве от реальности.

Сущее неудобство нашего века – крах правил, касающихся вежливых обращений. Ни одна из хозяек ни разу не обратилась ко мне по имени – несомненно, из-за моего положения по отношению к ним, каковое они, как и многие другие арендаторы, осознавали до ужаса остро. И в этом же положении мне едва ли удалось начать называть их «Агнесса» и «Оливия». С другой стороны, старомодные формальности могли показаться натянутыми; вызвали бы те самые затруднения, которые они призваны были устранить. Нам так и не удалось полностью решить эту проблему – что, согласитесь, символично. В доме сестер Брейкспир старые правила сохранялись – в противном случае, он рухнул бы. Но правилам, как и Оливии Брейкспир, не хватало сил на самоподдержку – их огонь не угас, но уже тлел.

Я часто думал об Оливии – о ее строгой линии губ, о ее стройности, об изящных руках и атмосфере романтической таинственности, окружавшей ее. Хотя между нами с самого начала, как я смел надеяться, установилось своего рода понимание, она позаботилась о том, чтобы это не развилось в нечто большее. Возможно, «нечто большее» ей уже не требовалось от жизни.

Я обнаружил, что Агнесса стала гораздо чаще со мной заговаривать, хотя большую часть времени она с таким же успехом могла обращаться к стене.

– Проекты вашего Фонда – сущий гротеск, – замечала она упорно.

Или же:

– Что думаете о фахверковых постройках[88]? Фонд наверняка с такими сталкивался.

Или вовсе:

– Есть ли в вашем Фонде по-настоящему хорошие люди?

А однажды она спросила:

– Каково ваше личное откровенное мнение о моей сестре Оливии?

Оливия при этом сидела там же, где обычно, молчаливая и безучастная, если к ней не обратиться напрямую.

По крайней мере, все это предотвращало явную скуку, а еда и напитки были столь же хорошими. Но никуда, само собой, не девалась пыль. К тому времени, выкраивая там и сям по полчаса, я объездил половину округи в поисках ее источника… И ничего не нашел. Никаких песчаных карьеров, насколько я уловил, поблизости не имелось.

А потом произошел инцидент с тем пылевым облаком на рассвете.